Евгений Анисимов - Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке

Арестанты на «сворах» встречались на улицах каждого русского города, и сбор милостыни был видом заработка, который приносил немалые доходы. Зная это, власти порой отправляли самых крепких узников на земляные и иные полезные отечеству каторжные работы (см. 587-10, 7609) . Зрелище заунывно поющих колодников «на связке» оставляло тяжелое впечатление у прохожих. В указе Сената 1736 г. с упреком говорится, что арестанты, сидевшие в разных учреждениях, «отпускаются на связке для прошения милостыни, без одежды, в одних верхних рубахах, а другие пытаны, прикрывая одни спины кровавыми рубашками, а у иных от ветхости рубах и раны битые знать (т. е. видны. — Е.А.)». Известно, что выставлять раны и язвы напоказ было одним из приемов профессионального нищенства. В 1749 г. Сенат вновь отмечал: «Многие колодники, пытанные в разодранных платьях таких, что едва тела лоскутьями прикрыты, стоя скованными на Красной площади и по другим знатным улицам, необычайно с криком поючи, милостыни просят, також ходят по рядам по всей Москве по улицам». В указе 1756 г. сказано, что колодники на связках «пьянствуют и чинят ссоры» (587-14, 10660). Весь XVIII век власти боролись с «шатанием» арестантов по городу, и только с созданием в 1819 г. специального «Попечительского общества об арестантах», финансировавшего пайки тюремных сидельцев, улицы городов были очищены от нищенствующих преступников.

Вернувшись в острог, арестанты делили милостыню на всех колодников. Не позже XVII века в тюрьме существовала тюремная организация во главе с выборным старостой. Так как известно, что власти запрещали требовать с новичков «влазные деньги», можно утверждать, что в тюрьмах существовал типичный для преступного сообщества «общак» (587-3, 845).

Старосты имели власть над другими арестантами, ведали «общаком», получали и распределяли передачи. Тюремное начальство делало им всевозможные поблажки: сговор («стачка») между тюремными сторожами и тогдашними «авторитетами» был делом обычным. В один из дворов острога допускали торговцев вразнос, и там арестанты покупали еду, одежду, из-под полы — водку. Весь день тюрьма была открыта для посетителей. Родственники и знакомые приносили еду, одежду, лекарства. Женщины варили тут же тюремным сидельцам еду, стирали им белье. Заболевших арестантов иногда отправляли за пределы острога, в военный госпиталь (500, 130; 391, 30–32). На ночь тщательно запирали железные двери тюрьмы, а снаружи выставляли охрану. За попытки побега, нарушения режима, оскорбление стражи следовали телесные наказания кнутом, плетьми, батогами.

Побеги не были редкостью при таком достаточно свободном режиме. Уже в Уставной книге Разбойного приказа начала XVII в. отмечается, что сторожей и тюремных целовальников следует подвергнуть допросу с пытками, если «розбойники, подрезав тюрьму (т. е. пропилив стену. — Е.А. ), в городех утекут» (538-5, 200). У преступников было немало способов бежать, освободиться от цепей и кандалов. Один из таких способов упомянут в бумагах Сыскного приказа 1755 г. Колодник-старообрядец старец Исаак пытался во время богослужения в церкви, куда его выводили под конвоем, освободиться от оков: «С помощью палки и двух дубовых клиньев, стал разводить на ногах кандалы, но караульный помешал» (242, 52).

И все же, несмотря на неизбежное расследование с пытками и суровое наказание соучастников побега, сговор преступников и охраны был делом обычным. Нередко солдаты охраны, получив деньги и боясь наказания за «слабое смотрение», уходили вместе с преступниками. Пугачев на допросе в 1774 г. рассказывал, что он с сообщником бежал из казанской тюрьмы благодаря тому, что «в остроге из караульных приметили мы в одном солдате малороссиянине наклонность к неудовольствию в его жизни (первые издатели допроса 1859 г. прочитали это место иначе:«…малороссийскую наклонность к неудовольствию» — 282, 9), то при случае сказали ему о нашем намерении, а солдат и согласился. И все трое вообще начали отыскивать удобный случай, дабы из острога бежать», что им вскоре и удалось, выйдя из острога под охраной солдата-сообщника якобы собирать милостыню (684-3, 136).

Для наказания провинившихся арестантов и для предотвращения побегов в ходу были различные оковы — цепи, кандалы, стулья, рогатки, колодки. Чаще всего узников заковывали в колодки. «Колодка», или «колода», представляла собой две половинки дубового обрубка длиной до аршина с вырезанным в них овальным отверстием для ноги. Обе половинки замыкали замком или заклепывали с помощью штырей. Передвигаться в колодках было трудно, и люди в них, как писал В. П. Колесников, «непрестанно падали и ушибались» (393, 50). Цепные оковы — это кованая железная цепь с двумя широкими, размыкающимися браслетами на концах. Были цепи трех основных видов: для рук, для ног, для руки, ноги и шеи одновременно. В названиях оков нет единообразия. Цепи для рук в документах названы и «кандалами», и «железами», и «наручнями». В указе 1698 г. о содержании стрельцов сказано: «Держать их окованных на чепях, на ногах кандалы, заклепав наглухо, на руках железы» (212, 108), а в указе об аресте участников дела царевича Алексея в 1718 г. мы читаем: «И на оных наложены ножныя железа» (752, 602).

Существовали «чепи», которые закрепляли на металлическом поясе вокруг талии преступника. В 1774 г. любопытствующие из дворян видели Пугачева в симбирской тюрьме «скованного по рукам и ногам железами, а сверх тою около поясницы его положен был железньш обруч с железной же цепью, которая вверху прибита была в стену» (608, 355; 684-7, 96). Из других источников известно, что один конец цепи вбивался в стену, лавку или в пол с помощью так называемого «ершового клина» с зазубринами, а на другом конце укреплялся ошейник, ножной браслет или упомянутый железный пояс с запирающимся «цепными ключами» навесным «цепным замком» (278-12, 146). Такая цепь называлась «настенной», а жизнь заключенного в таком положении называлась «цепным содержанием». Пугачева в Москве, в Монетном дворе, содержали так же, как и в Симбирске: «Злодей посажен в уготованное для его весьма надежное место на Манетном дворе, где сверх того, что он в ручных и ножных кандалах, прикован к стене». Кроме того, Пугачев сидел за специальной решеткой. Она ныне хранится в Государственном историческом музее. Решетки, отделяющие узников от выхода, упоминаются и при описании других тюрем (655, 4).

Индивидуальные кандалы, в отличие от общих цепей, которые закрывались только замками, были «замочные» и «глухие». Последние кузнецы заклепывали наглухо. «Заклепать их в оковы» — так писал осенью 1774 г. П.С. Потемкин об арестованных священниках, венчавших Пугачева с девкой Устиньей. В 1752 г. арестант Григорий Сафонов и его товарищи просились у конвойных в кузницу «для заковки выпавших из кандалов гвоздей» (242, 35). В документах упоминаются два вида оков: «тесные железа»и «готовые железа». Из описания 1719 г. видно, что различие оков — в их индивидуальной подгонке к рукам и ногам колодника Тесные делали для того, чтобы суровее наказать арестанта за непослушание, причинить ему боль, страдания. Освобождение же от тесных оков нужно понимать как льготу для узника «Нарочно тесных желез на него, Кирилла, ковать не веливал, а сковал гоговымя железами», т. е. типовыми, не подогнанными вплотную к руке или ноге (325-1, 143). «Тесные железа» имели и другие названия: «твердые кайдалы», «крепкие кандалы» (664, 136, 143; 242, 20).