Сью Блэк - Всё, что осталось [Записки патологоанатома и судебного антрополога]

Обвинение спросило меня о моей профессиональной квалификации, а затем об уликах; опрос шел гладко, но занял практически все утро, а затем судья объявил перерыв на ланч — это означало, что мне придется удалиться из зала суда и целый час нервничать в ожидании перекрестного допроса защитниками подсудимых. Здесь в дело вступает соперничество, так что ты никогда не знаешь, с чем можешь столкнуться. Мои мучения на свидетельском месте могли затянуться еще на один день, что гораздо тяжелее, поскольку в промежутке между заседаниями ты не имеешь права ни с кем обсуждать процесс.

Первый адвокат лучился обаянием, что всегда является тревожным сигналом. Одобрив мою квалификацию, он предложил обсудить наше утверждение о том, что преступник хорошо разбирался в анатомии. Он уведомил меня, что его клиент — персональный тренер и бывший вышибала в ночном клубе. Он никогда не изучал анатомию и никогда не работал в мясной лавке, не жил за городом и не занимался фермерством или охотой. Он точно не являлся хирургом или ветеринаром, и тем более анатомом или судебным антропологом. Каким же образом он мог выполнить процедуры, для которых, по моим словам, требовалось обладать специальными навыками?

В такие моменты у меня по спине всегда начинает бежать холодный пот. Неужели я так ошиблась с выводами? Я спрашивала себя об этом снова и снова, но не могла прийти ни к какому другому разумному заключению. Далее адвокат коснулся вопроса орудий преступления. Конечно же, разливался он, для расчленения требовались специальные инструменты. На это я ответила, что преступник мог обойтись простым кухонным ножом, поскольку отлично знал, что делает.

— Но ножей такой остроты, думается, не найти на обычной домашней кухне?

Уже произнося свой ответ, я понимала, что он приведет к неприятностям.

— При всем уважении, сэр, на моей кухне ножи достаточно острые, чтобы это проделать. Адвокат тут же отреагировал:

— О, тогда, пожалуй, мне не стоит являться к вам на ужин.

Зал разразился хохотом, а я замерла на месте. Раньше при мне в зале суда никто не шутил, тем более в ходе процесса об убийстве и расчленении тела. Возможно, мне не следовало так удивляться. В конце концов, смерть и юмор всегда идут рука об руку, и, возможно, после нескольких весьма тягостных дней, присутствовавшие в зале были только рады, что кто-то немного разрядил обстановку. Меня так и подпирало ответить злорадным выпадом, но я предпочла сдержаться. Не стоит тягаться в остроумии с опытным адвокатом, если не хочешь выставить себя дурой. Поэтому я смолчала — и, думаю, правильно сделала.

И тут внезапно все закончилось. Никакого перекрестного допроса или повторного опроса обвинением. Я готовилась к худшему, но процесс завершился в мгновение ока. Никогда нельзя знать заранее, что произойдет в зале суда, особенно если ты не в курсе тактик, выбранных обвинением и защитой.

До процесса и в ходе него подсудимый и его сообщница утверждали, что невиновны, а потом, без предупреждения, внезапно признали свою вину. Мужчина сознался в убийстве, а женщина — в пособничестве и лжесвидетельстве перед судом. Пожизненный срок, присужденный убийце, был продлен с учетом отягчающих обстоятельств, а именно расчленения, и за добровольное признание его почти не скостили, потому что оно прозвучало, когда процесс шел к завершению, а также из-за тяжести преступления. Ему предстояло провести в тюрьме не менее тридцати шести лет.

Вскоре после вынесения приговора преступник сознался, через своего потрясенного адвоката, в том, что расчленил еще как минимум четырех разных мужчин. Это стало полнейшей неожиданностью для полиции, однако он отказался сотрудничать и не сообщил ни имен жертв, ни мест их захоронения.

Он действительно одно время работал вышибалой в ночном клубе, но также являлся штатным «мясником» известной лондонской банды. Если они убивали информатора или кого-то еще, кто мог им причинить неприятности, то доставляли тело к задним дверям клуба посреди ночи. «Мясник» расчленял труп и передавал по частям «мусорщику», который должен был от него избавиться, обычно, закопав в лесу Эппинг, где наш убийца, по его словам, спрятал ладони жертвы.

Он побывал в подмастерьях у опытного «мясника» и научился максимально эффективной тактике «разделывания» трупов. Тот факт, что за сокрытие расчлененных останков отвечали представители другой «специальности», объяснял его полнейшую беспомощность в этой сфере, в сочетании с отточенным «мясницким» мастерством.

Оказывается, это тоже может быть работой: только представьте, как она будет смотреться в резюме!

Я испытала громадное облегчение, осознав, что мы с Люсиной оказались правы. Ткани лица удалили, чтобы запутать следствие. Изначально обвиняемые валили вину в убийстве друг на друга, причем указывали разные методы. Только исследование лица и мягких тканей головы могло подтвердить, кто из них говорит правду, поэтому его удаление было своего рода страховкой на случай, если они попадутся. Они считали, что если мы не сможем установить, кто из них лжет, то суд не придет к однозначным выводам. Почему они изменили тактику и сознались, так и осталось неизвестным.

Их мотивы были исключительно финансовыми. Они продали имущество жертвы и опустошили его банковские счета. Это был ни в чем не повинный человек, который дал крышу над головой двум приятелям в нужде, а они ему отплатили, убив и разрезав на куски.

В суде я никогда не позволяю себе отвлекаться на других присутствующих в зале. В зрительный контакт я вступаю только с адвокатами и судьей. Я никогда, ни в коем случае, не смотрю на обвиняемого. Если я встречусь с ним на улице, я не хочу его узнать. Я редко смотрю и на лица присяжных, разве что в случаях, когда меня просят им что-то объяснить, потому что не хочу, чтобы чья-то мимика отвлекла меня от заданного вопроса. Обычно я стараюсь смотреть на плечо присяжного, сидящего прямо по центру. Я не обвожу взглядом зал, потому что эмоции сидящих там родственников могут пошатнуть мою сосредоточенность. Я поражаюсь их стоицизму, особенно на процессах по делам об убийстве. То, что им приходится выслушивать, порой настолько интимно и жестоко, что я невольно задаюсь вопросом, каково им присутствовать на открытом заседании, когда журналисты записывают каждую жуткую деталь, чтобы немедленно опубликовать онлайн, а на следующий день еще и в газетах. Семьи — тоже жертвы, и их терзания порой видны невооруженным взглядом.

У СМИ есть право сообщать об убийствах, но они настолько их смакуют и придумывают такие кошмарные заголовки, что все вместе выглядит просто отвратительно. Чем извращенней убийство, тем лучше продаются газеты. Я уверена, что они не вели бы себя так хищнически, как стервятники, окажись затронуты их семьи, но пока людей интересуют мерзкие подробности, будет существовать и беспринципная пресса.