Сью Блэк - Всё, что осталось [Записки патологоанатома и судебного антрополога]

Первые стычки в Косово начались в 1995 году, а в 1998-м в регионе вспыхнул вооруженный конфликт, отчасти в результате волнений 1997-го в Албании, после которых в оборот поступило около 700 000 единиц стрелкового оружия. Значительная его часть оказалась в руках молодых албанцев, сформировавших самопровозглашенную Армию Освобождения Косова, которая начала партизанскую войну против югославских войск на своей территории. Регулярные войска получили подкрепление с целью поддержания порядка, а затем начали ответную кампанию против АОК и ее политических сторонников, что привело к гибели около 2000 косовских албанцев.

В марте этого же года в лагере предводителя АОК произошла перестрелка, в ходе которой шестьдесят албанцев, из них восемнадцать женщин и десять детей, были убиты антитеррористическим подразделением сербских войск. Мировое сообщество осудило их действия, и осенью Совет Безопасности ООН выразил серьезную обеспокоенность начавшейся миграцией беженцев. Попытки разрешить кризис дипломатическим путем продолжались, и из опасений, что с приходом зимы значительная часть беженцев может остаться без крова, НАТО получил разрешение на удар с воздуха и начал кампанию в Косово с целью добиться прекращения огня. По договору вывод сербских войск должен был начаться в конце октября, но операция с самого начала провалилась, и перемирие не продлилось больше месяца.

В первые три месяца 1999 года продолжались бомбардировки, обстрелы и убийства беженцев, пытавшихся пересечь границу и укрыться в Албании. 15 января, после сообщения о том, что сорок пять албанских фермеров из Косова были расстреляны в деревне Рачак, в центральном Косове, международным наблюдателям перекрыли доступ в регион. Убийство в Рачаке стало последней каплей для НАТО. Альянс перешел к авиаударам, которые, однако, только усилили агрессию в отношении косовских албанцев. Воздушные обстрелы продолжались, практически не стихая, почти два месяца, пока Милошевич под давлением международного сообщества не согласился на мирный план.

В течение нескольких дней после прекращения огня миротворческий контингент ООН вошел в регион, и Луиза Арбур, главный обвинитель Международного трибунала по бывшей Югославии, потребовала, чтобы все страны-члены НАТО предоставили для работы свои команды судмедэкспертов. Внезапно, вместо того чтобы пассивно наблюдать за развитием событий по теленовостям, я должна была оказаться в самом их эпицентре.

Отвечая на звонок Питера Ванезиса, я даже не представляла, какое влияние он окажет на мою дальнейшую жизнь. На тот момент я еще ни разу не работала как судебный антрополог за пределами Великобритании и понятия не имела о том, как проводятся полевые операции подобного рода. Я знала, что где-то есть большая куча тел, которые надо исследовать и опознать, но не представляла, какая роль отводится мне, как я туда попаду, сколько пробуду в отъезде, и что вообще все это означает. Однако даже сейчас, когда я все это знаю, я, не моргнув глазом, дала бы свое согласие.

Мне и в голову не пришло сказать нет. Мой муж Том настаивал, что я должна ехать. Он — удивительный человек, и мне очень повезло, что когда-то в школе мы познакомились с ним. Он поразительно справился с переменами в нашей семейной жизни. Бет на тот момент было десять, Грейс только-только исполнилось четыре, а Анне — два с половиной года. Мы наняли няню на лето, и я начала готовиться к работе всей моей жизни, не особо представляя, в чем именно она будет заключаться. И уж точно я не догадывалась о том, какое влияние она окажет на всех нас.

Питер и другие члены британской команды судмедэкспертов въехали в Косово первыми, 19 июня. Я должна была присоединиться к ним шесть дней спустя. Все, что я знала, это то, что лечу из Лондона в аэропорт Скопье в Македонии, где меня кто-то встретит и повезет куда-то в отель. На следующий день меня заберут — где-то еще — представители ООН и сопроводят через границу в Косово, все еще находившееся под строгим контролем военных. Там мне предстоит пробыть около шести недель. Примерно так выглядел исходный план.

В зал прибытий аэропорта Скопье я вышла, совершенно не подготовленная к удушливой жаре, шуму и целому морю людей, которые изо всех сил пытались привлечь к себе внимание, разыскивали приезжающих и предлагали услуги такси. Поскольку я не представляла, кто должен меня встретить и куда мы поедем, то сильно нервничала. Я стояла, оглядывая лес белых бумажек с именами пассажиров, надеясь, что на какой-нибудь разгляжу и мое. Я начинала понимать — с некоторой обеспокоенностью, — что нахожусь в чужой стране, не знаю местного языка и не могу пользоваться мобильным телефоном, который здесь не работает. Я не представляла, что буду делать, если никто не явится меня забрать, как какой-нибудь несчастный потерянный чемодан. Если бы моя мама знала, где я нахожусь, она бы меня убила. Мы не говорили ей, куда я еду, пока я не добралась до места, а тогда ей ничего не оставалось, кроме как плакать и волноваться, что она и делала все шесть недель.

Наконец, я увидела белый листок с одним-единственным английским словом, выведенным маркером. Слово было знакомое: «Black». Я подошла к мужчине, державшему листок, и попыталась с ним заговорить. К сожалению, его английский был примерно на уровне моего македонского — ну или любого другого славянского языка. Французский не помог, и, поняв, что мой последний вариант — шотландский гаэльский, я оставила свои надежды и перешла на жесты, раз уж словами мы объясниться не могли. Мужчина показал, чтобы я следовала за ним, и мне на память тут же пришли с детства усвоенные инструкции никогда не садиться в машину к незнакомцам. Тревога переросла в панику: все внутри меня кричало, что я совершаю самую большую глупость в своей жизни. Если меня убьют и ограбят, а то и чего похуже, где-нибудь на глухом македонском проселке, останется винить только себя.

Мужчина усадил меня в ржавое такси с кашляющим мотором, вонючий выхлоп от которого шел прямо в салон. Окна он держал закрытыми, видимо, из-за уличного дыма, однако вряд ли воздух снаружи мог быть хуже, особенно с учетом того, что водитель курил сигарету за сигаретой. Ощущение было такое, будто меня одновременно поджаривают в духовке и травят в газовой камере. В полном молчании мы ехали километр за километром; город остался позади, и мы начали карабкаться в горы по проселочным дорогам, поднимая целые тучи пыли. Я прикидывала в голове, насколько сильно пострадаю, если выпрыгну из движущейся машины (наличие паспорта у меня в сумочке, которую я крепко сжимала в руках, отчасти успокаивало — по крайней мере, он останется при мне), когда мы сделали крутой поворот, и перед нами возникла копия мотеля Бейтс спустя лет десять со времен расцвета.