Стивен Гринблатт - Ренессанс. У истоков современности

Перспектива наказания в загробном мире больше не пугает большинство современных мужчин и женщин, но она страшила афинян Эпикура и римлян Лукреция, как и христиан Поджо. Безусловно, Поджо видел назидательные изображения таких ужасов на тимпанах над дверями церквей или на внутренних стенах. Эти картины загробной жизни были плодом воображения язычников. Конечно, не все верили в эти страшилки и в языческую, и в христианскую эру. «Разве тебя не ужасает преисподняя с трехголовым Цербером, черной рекой и ужасными мучениями?» — спрашивал собеседника один из персонажей диалогов Цицерона. «Не думаешь ли ты, что я настолько выжил из ума, чтобы верить в эти басни?» [66] Cicero, Tusculanae disputationes («Тускуланские беседы»), trans. J.B. King. Loeb Classical Library. 141 (Cambridge, M.A.: Harvard University Press, 1927), 1.6.10. — отвечал компаньон. Страшиться смерти — это не то же самое, что бояться участи Сизифа и Тантала. «Найдется ли хоть одна безумная старуха», которая пугалась бы таких жутких историй? {13} 13 Перевод по тексту автора и не совпадает с русской версией «Тускуланских бесед»: Цицерон Марк Тулий. Избранные сочинения. М.: Художественная литература, 1975. Перевод М. Гаспарова. Человека ужасают страдания, умирание, и мне трудно понять [67] Ibid., 1.21.48-89. , писал Цицерон, почему эпикурейцы думали, будто предложили ему спасительное средство. Сказать о том, что ты умрешь весь и навсегда, и телом и душой, слабое утешение.

Последователи Эпикура ответили напоминанием о последних днях своего учителя, умиравшего от мучительной болезни — закупорки мочевого пузыря — и сохранявшего душевный покой и ясность ума воспоминаниями о пережитых удовольствиях. Эта модель предсмертного поведения вряд ли доступна любому и каждому. «Разве, думая о льдах Кавказа, ты можешь руку положить в огонь? — вопрошал один из персонажей Шекспира. — И разве утолишь ты жгучий голод, воображая пиршественный стол?» {14} 14 Шекспир У. Полное собрание сочинений. В 8 т. М.: Искусство, 1960. Ричард II, акт I, сцена III. Перевод М. Донского. Но вряд ли в те времена, когда не было ни демерола, ни морфина, имелись и какие-либо иные эффективные методы, облегчающие агонию. Средство, предложенное греческим философом, оказывало помощь не в умирании, а в жизни. По Эпикуру, суеверия мешали человеку предаваться удовольствиям. Освободившись от суеверий, он мог наслаждаться жизнью.

Недоброжелатели, утрируя восхваление Эпикуром удовольствий, распространяли всякого рода злостные истории о беспутстве философа. Этому способствовало то, что среди его последователей были не только мужчины, но и женщины. «От переедания его рвет два раза в день [68] Высказывание принадлежит Тимократу, брату Метродора, ученика Эпикура, переставшего посещать его школу: Diogenes Laertius, Lives of the Eminent Philosophers, trans. R.D. Hicks, 2 vols., Loeb Classical Library, 185 (Cambridge, M.A.: Harvard University Press 1925), 2:535. , — утверждалось в одной из таких историй, — и он потратил состояние на пиршества». В действительности философ, очевидно, вел простой и скромный образ жизни. «Пришли мне горшок сыра, — писал он другу, — чтобы я мог, когда захочется, побаловать себя». Не похоже, чтобы его стол ломился от яств. К умеренности он призывал и своих учеников. Над воротами его школы в саду Афин была начертана надпись: «Гость, тебе будет здесь хорошо, здесь удовольствие — высшее благо». Однако, по свидетельству Сенеки, процитировавшего эти слова, гостя потчевали бы жидкой овсяной кашицей с хлебом [69] Seneca. Ad Lucilium Epistulae Morales, trans. Richard Gummere, 3 vols. (Cambridge: Cambridge University Press, 1917), 1:146. . Эпикур писал: «Когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения мотовства или чувственности…» [70] Письмо Менекею. У Диогена Лаэртского: Lives of the Eminent Philosophers, 2:657. .

По Эпикуру, «не бесконечные попойки и праздники, не наслаждения мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира» дают покой душе, в чем и заключается главный смысл удовольствия, а «только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие» в нас великую тревогу {15} 15 Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Перевод с древнегреческого М.Л. Гаспарова. 2-е издание, исправленное. М.: Мысль, 1986. .

«Человек наносит себе самый большой вред ради самых чуждых ему желаний», — писал эпикуреец Филодем в одной из книг, найденных в библиотеке Геркуланума [71] Philodemus, On Choices and Avoidances, trans. Giovanni Indelli and Voula Tsouna-McKirahan, La Scouola di Epicuro, 15 (Naples: Bibliopolis, 1995), pp. 104-106. . — Он пренебрегает самыми необходимыми ему желаниями, словно они чужды его природе». Какие же эти надобные человеку желания, приносящие удовольствие? Невозможно получать удовольствие от жизни, считал Филодем, не живя «разумно, благородно и праведно, без друзей, не проявляя мужества, воздержанности, великодушия и благотворительности».

Эти слова, обнаруженные уже в нашу эпоху на обугленном папирусе, принадлежат подлинному последователю Эпикура. Они явно расходятся с общепринятым мнением о том, что получило название «эпикуреизма». Бен Джонсон, современник Шекспира, в сатирической комедии дал типичный образ эпикурейца, не менявшийся столетиями:

Со значением Джонсон назвал и своего героя — сэр Эпикур Маммон, дворянин.

Философское утверждение, будто смысл жизни человека заключается в получении удовольствий, даже с проявлением умеренности и ответственности, звучал скандально и для язычников, и для их антагонистов, иудеев, а позднее христиан. Удовольствие — высшее благо? А как же быть с почитанием богов и предков? Со служением семье, городу, государству? Соблюдением законов и Божьих заповедей? Кто должен печься о добродетели и Божьем промысле? Все это должно уступить место удовольствиям как высшему благу. И через две тысячи лет стереотип одиозности философской этики Эпикура был настолько живуч, что побудил английского драматурга спародировать его в комедии.