Стивен Гринблатт - Ренессанс. У истоков современности

В 1419 году он согласился занять должность секретаря Генри Бофорта, епископа Винчестера. Дядя Генриха V (шекспировского героя битвы при Азенкуре) Бофорт возглавлял английскую делегацию на соборе в Констанце, где, очевидно, и встретился с Поджо, который произвел на него большое впечатление. Для богатого и могущественного английского епископа Поджо мог стать полезным секретарем, искушенным, высокообразованным, посвященным во все тонкости куриальной бюрократии и владевшим гуманитарными познаниями. Для итальянца назначение секретарем Бофорта означало сохранить собственное достоинство. Поджо мог испытывать моральное удовлетворение, отказавшись от менее высокой должности, приняв которую он бы унизил себя. Однако Поджо не знал английского языка. Если это не имело особого значения для церковника-аристократа, для которого родным языком был французский (Бофорт также владел латынью и итальянским языком), то Поджо вследствие такого пробела в своей образованности никогда не чувствовал бы себя в Англии как дома.

Решение, принятое накануне своего сорокалетия, уехать в страну, где нет ни родственников, ни соратников, ни друзей, было вызвано не только обидой. Перспектива пожить на далекой чужбине — Англия тогда казалась более отдаленной и экзотичной, чем Тасмания современному римлянину — прельстила Поджо как охотника за манускриптами. Он добился впечатляющих успехов в Швейцарии и Германии, прославивших его в кругах гуманистов. Новые великие открытия наверняка ждут его в монастырских библиотеках Англии. Эти библиотеки еще не были обследованы на основе прочтения известных классических текстов, энциклопедических знаний, позволяющих напасть на следы утерянных манускриптов, и феноменальной филологической интуиции, которой, безусловно, владел Поджо. Если его уже почитают как полубога за воскрешение канувших в Лету античных шедевров, то какие же лавры посыплются на него после новых триумфов в Англии!

Поджо провел в Англии почти четыре года, но его постигли сплошные разочарования. Епископ Бофорт оказался вовсе и не таким богатым, как думал вечно безденежный Поджо. К тому же он постоянно куда-нибудь уезжал — «как кочевник или скиф», и секретарь скучал без дела. Кроме Никколи, о Поджо позабыли все итальянские друзья: «Обо мне забыли, словно я умер» [239]. Англичане, с которыми он встречался, были, как на подбор, неприятные и неприветливые: «Очень много любителей предаваться чревоугодию и похоти и очень мало поклонников литературы, а среди них преобладают невежды, интересующиеся больше пустяшными дебатами и софизмами, а не реальными познаниями».

Его письма в Италию наполнены стенаниями. Разразилась чума; погода мерзопакостная; мать и брат пишут ему только для того, чтобы попросить денег, которых у него нет; его замучил геморрой. Но больше всего Поджо разочаровали библиотеки, по крайней мере те, которые он посетил. Они, с его точки зрения, оказались совершенно никчемными. Поджо писал Никколи во Флоренцию:

«Я побывал во многих монастырях, все они напичканы новыми докторами богословия. Но вряд ли услышишь от них что-нибудь стоящее. Я видел несколько томов древних текстов, у нас дома есть гораздо более ценные экземпляры. Почти все монастыри на этом острове построены за последние четыреста лет, то есть в эпоху, не создавшую ни выдающихся ученых, ни книг, которые нам нужны. Те книги, которые мы ищем, исчезли без следа» [240].

Возможно, есть что-то в Оксфорде, добавляет Поджо, однако Бофорт не собирается ехать туда, а его собственные ресурсы чрезвычайно ограничены. Его друзьям-гуманистам придется отказаться от надежд на потрясающие открытия: «Не ждите манускриптов из Англии, здесь ими практически не интересуются» [241].

Поджо утешал себя тем, что мог заняться изучением наследия Отцов Церкви — в Англии не было недостатка в богословских трудах, — но он мучительно переживал оторванность от классической литературы: «За четыре года я совсем забросил гуманистические исследования, — сетовал Поджо, — и не прочел ни одной книги, имеющей отношение к литературному стилю. Вы это поймете по письмам, они уже не такие, как прежде» [242].

В 1422 году, потратив немало моральных усилий на стенания, увещевания и откровенную лесть, Поджо все-таки добился должности секретаря в Ватикане. Однако денег на путешествие у него не было. «Куда и к кому мне только ни приходится обращаться, чтобы уехать отсюда за чей-нибудь счет», — писал он чистосердечно [243]. Поджо, очевидно, все же нашел благодетелей и вернулся в Италию, так и не найдя утерянных библиографических сокровищ и не оставив сколько-нибудь заметных следов в английской интеллектуальной жизни.

12 мая 1425 года Поджо напомнил Никколи о том, что все еще ждет, когда он вернет ему текст, посланный восемь лет назад: «Мне Лукреций нужен на две недели [244], не более, но ты хочешь скопировать и его, и Силия Италика, и Иония Марцелла, и Цицерона в одно дыхание. Когда ты разбрасываешься, тебе ничего не удастся сделать». Прошел месяц, и 14 июня Поджо снова написал другу, заметив с укоризной, что не он один желал бы прочесть поэму: «Если ты пришлешь мне Лукреция, то сделаешь одолжение многим людям. Я обещаю, что продержу книгу не больше месяца, и она вернется к тебе» [245]. Минул еще один год, а богатый коллекционер, видимо, считал, что самое лучшее место для поэмы «О природе вещей» на его полках рядом с древними камеями, фрагментами статуй и антикварным стеклом. Казалось, что, превратившись в очередной трофей коллекционера, поэма вновь затерялась, но на этот раз не в монастыре, а в позолоченных покоях гуманиста.

12 сентября 1426 года Поджо в очередной раз напомнил Никколи о книге: «Пришли мне и Лукреция ненадолго. Я возвращу его тебе» [246]. Через три года, 13 декабря 1429 года, Поджо, потеряв терпение, уже писал: «Ты держишь у себя Лукреция двенадцать лет. Мне кажется, что тебе построят гробницу раньше, чем ты скопируешь книги». Через две недели он написал снова и, очевидно, от досады преувеличил срок ожидания: «Ты не выпускаешь из рук Лукреция четырнадцать лет и Аскония Педиана тоже… Не кажется ли тебе, что, когда мне хочется почитать этих авторов, то я лишен этой возможности только из-за твоей невнимательности?.. Я желаю прочесть Лукреция, но его у меня нет. Не собираешься ли ты хранить его у себя еще десять лет? — И затем добавляет в более примирительном тоне: — Прошу тебя прислать мне Лукреция или Аскония. Я сам сделаю копии в самое ближайшее время, верну книги тебе, и ты можешь держать их у себя сколько угодно».

Наконец Поджо получил манускрипт, точная дата неизвестна. Вызволенная из плена любителя старины [247], поэма вновь обрела читателя: ее переписывали, о ней говорили, она уже оказывала влияние на умы. Мы не знаем об оценках Поджо и Никколи; о воздействии поэмы на других людей рассказывается в заключительных главах.