Стивен Гринблатт - Ренессанс. У истоков современности

Однако в то время, когда Поджо уезжал на поиски древних рукописей, он уже не был апостолическим секретарем. Он ничем не досадил папе, его хозяин был цел и невредим. Но ситуация в корне переменилась. Папа, которому служил Поджо и перед которым трепетали и верующие и неверующие, зимой 1417 года сидел в имперской тюрьме в Гейдельберге. Лишенный титула, звания и власти, папа был публично обесчещен и осужден своими же князьями церкви. «Святой и непогрешимый» Вселенский собор в Констанце провозгласил, что своим «омерзительным и непристойным образом жизни» он опозорил церковь и христианство и потому недостоин оставаться наместником Петра [6] Eustace J. Kitts, In the Days of the Councils: A Sketch of the Life and Times of Baldassare Cossa (Afterward Pope John the Twenty Third) (London: Archibald Constable & Co., 1908), p. 359. . Соответственно, собор освободил всех верующих от обязательств верности и послушания этому папе, запрещалось называть его папой и повиноваться ему. В долгой истории церкви, богатой скандалами, редко случалось нечто подобное прежде и никогда не повторялось впоследствии.

Низложенного папы там уже не было, но Поджо в роли апостолического секретаря мог присутствовать при том, как архиепископ Рижский вручал папскую печать ювелиру, который торжественно разрубил ее на куски вместе с другими папскими регалиями. Все служащие бывшего папы подлежали увольнению, а его переписку, которую вел Поджо, официально запретили. Папы, называвшегося Иоанном XXIII, больше не существовало. Человек, носивший это имя, снова стал тем, кем был до восхождения на престол, — Бальдассаре Коссой {4} 4 Также Бальтазар Косса. . А Поджо остался без господина.

Для большинства людей, живших в начале XV века, не иметь господина означало оказаться в очень неприятном и даже опасном положении. В деревнях и городах к странникам относились настороженно и подозрительно, бродяг пороли кнутами и клеймили. На пустынных дорогах и тропах они могли подвергнуться любому насилию. Конечно, Поджо вряд ли можно было назвать бродягой. Человек образованный и способный, он давно занял достойное место в высших кругах общества. Гвардейцы и в Ватикане, и в замке Сант-Анджело пропускали его в ворота, не задавая лишних вопросов. Важные просители, приходившие в папскую резиденцию, заискивали перед ним. Он пользовался правом прямого доступа к абсолютному владыке, богатому и хитрому владельцу огромных территорий, считавшему себя духовным вождем всего западного христианства. Апостолический секретарь Поджо стал своим человеком и в личных покоях папских дворцов, и в папской резиденции, обменивался шутками с сиятельными кардиналами, беседовал с послами, пил изысканные вина из хрустальных и золотых кубков. Во Флоренции он сблизился с самыми влиятельными особами в синьории, городском правительстве, и вообще оброс полезными высокопоставленными друзьями.

Но теперь Поджо был далеко и от Флоренции, и от Рима. Он находился в Германии, а папа, которого секретарь сопровождал в Констанц, пребывал в тюрьме. Враги Иоанна XXIII одержали верх и заправляли всеми делами. Двери, когда-то открытые для Поджо, наглухо захлопнулись. Просители, домогавшиеся благосклонности — особой милости, желаемого судебного решения или доходного места для себя или своих родственников — и неплохо платившие за услуги, нашли себе других покровителей. Прибытки у Поджо резко сократились.

А доходы у него были немалые. Писцы не получали фиксированное жалованье, но им было разрешено взимать гонорары за исполнение документов и добывание так называемых «милостивых дозволений», легальных поблажек, предоставляемых папой в устной или письменной форме. Разумеется, имелись и другие, менее официальные способы мздоимства, которыми мог воспользоваться человек, приближенный к папе. В середине XV века ежегодный доход секретаря составлял от 250 до 300 флоринов, но предприимчивый индивид мог заработать и больше. К концу двенадцатилетней службы Георгий Трапезундский, коллега Поджо, скопил на счетах в банках Рима 4000 флоринов и сделал приличные вложения в недвижимость [7] Peter Partner, The Pope' Men: The Papal Civil Service in the Renaissance (Oxford: Clarendon Press, 1990), p. 54. .

В письмах друзьям Поджо утверждал, что никогда не отличался ни тщеславием, ни алчностью. В превосходном эссе он осуждал жадность как один из самых презренных человеческих пороков, уличал в скаредности лицемерных монахов, нечистоплотных князей и прижимистых купцов. Трудно поверить в абсолютную безгрешность людей таких профессий, какая имелась у Поджо. К концу карьеры он смог вернуться ко двору папы и использовал свое служебное положение для быстрого обогащения. В пятидесятых годах [8] Lauro Martines, The Social World of the Florentine Humanists, 1390—1460 (Princeton University Press, 1963), pp. 123-127. Поджо, помимо семейного palazzo и поместья, приобрел несколько ферм, девятнадцать отдельных участков земли и два дома во Флоренции. У него также появились солидные накопления в банковских и деловых конторах.

Однако от настоящего богатства его пока еще отделяли десятилетия. Согласно официальной имущественной описи (catasto), проведенной в 1427 году налоговыми чиновниками, Поджо располагал очень скромными материальными средствами. Десятью годами ранее, во время низложения папы Иоанна XXIII, их у него было еще меньше. Возможно, последующая страсть к обогащению была реакцией на долгие годы предыдущего безденежья, проведенные в чужой стране. Когда зимой 1417 года Поджо ехал по холмам и долинам Южной Германии, у него не было ни малейшего представления о том, где доставать флорины.

Тем более удивительно, что Поджо в это трудное время [9] В 1416 году Поджо, очевидно, пытался при содействии коллег и курии добиться бенефиция, но это вызвало кривотолки, и субсидия не была предоставлена. Он также мог получить должность писца при новом папе Мартине V, однако Поджо отказался, посчитав ее недостойной для бывшего апостолического секретаря — Walser, Poggius Florentinus, pp. 42ff. не попытался подыскать себе новую должность или вернуться обратно в Италию, а продолжил путь к монастырю и поиски манускриптов.

В XV веке итальянцев обуяла страсть к поиску манускриптов после того, как поэт и эрудит Петрарка в 1330 году прославил себя тем [10] Nicholas Mann, «The Origins of Humanism», The Cambridge Companion to Renaissance Humanism, ed. Jill Kraye (Cambridge: Cambridge University Press, 1996), p. 11. О реакции Поджо на открытия Петрарки: Riccardo Fubini, Humanism and Secularization: From Petrarch to Valla, Duke Monographs in Medieval and Renaissance Studies, 18 (Durham, NC, and London: Duke University Press, 2003). Об итальянских гуманистах: John Addington Symonds, The Revival of Learning (New York: H. Holt, 1908; repr. 1960); Wallace K. Ferguson, The Renaissance in Historical Thought: Five Centuries of Interpretation (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1948); Paul Oskar Kristeller, «The Impact of Early Italian Humanism on Thought and Learning» — Bernard S. Levy, ed., Developments in the Early Renaissance (Albany: State University of New York Press, 1972), pp. 120-157; Charles Trinkaus, The Scope of Renaissance Humanism (Ann Arbor: University of Michigan Press, 1983); Anthony Grafton and Lisa Jardine, From Humanism to the Humanities: Education and the Liberal Arts in the Fifteenth- and Sixteenth- Century Europe (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986); Peter Burke, «The Spread of Italian Humanism» — Anthony Goodman and Angus Mackay, eds., The Impact of Humanism on Western Europe (London: Longman, 1990), pp. 1-22; Ronald G. Witt, «In the Footsteps of the Ancients»: The Origins of Humanism from Lovato to Bruni, Studies in Medieval and Reformation Thought, ed. Heiko A. Oberman, vol. 74 (Leiden: Brill, 2000); and Riccardo, Fubini, L'Umanestimo Italiano e I Suoi Storici (Milan: Franco Angeli Storia, 2001). , что собрал воедино монументальную «Историю Рима» Тита Ливия и отыскал забытые шедевры Цицерона, Проперция и других выдающихся талантов древности. Достижения Петрарки вдохновили энтузиастов на поиски утерянных трудов античных авторов, таящихся где-то веками непрочитанными и не тронутыми руками человека. Обнаруженные тексты переписывались, редактировались, комментировались, распространялись, принося известность тем, кто нашел их, и формируя новую науку, получившую название «studia humanitati» — изучение всего, что составляет целостность человеческого духа.