Жорж Дюби - История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны Д'Арк

Однако мне представляется очень важным то обстоятельство, что Гуго сразу же высказал желание вновь связать себя обязательствами, снова служить государю. Я вижу в этом доказательство авторитета, который тот сохранял. Представлялось ненормальным положение, при котором человек никак не зависит от князя. Княжество, как и все королевство Франции, продолжало жить. И держалось оно благодаря всеобщей убежденности в том, что те, кто командует в крепости, являющейся публичным устроением, должны быть каким-либо образом привязаны к главному охранителю общественного мира. Но в качестве условия своей службы сир Люзиньяна потребовал дополнительных благ. Выступая с позиции силы, граф ответил ему отказом: «Если бы мне принадлежал весь мир, то и тогда я не отдал бы тебе даже того, что могу удержать одним мизинцем». Последовало испытание сил, а затем торжественно обставленный разрыв, представление, устроенное в графском дворе, в Пуатье. Гуго явился туда, потребовал от сеньора признать справедливость своих прав, но ничего не добился. Тогда в присутствии всех собравшихся «слушателей» (ибо речь шла о словах, а не о жестах) он «бросил вызов графу». Гуго уточнил, однако, что он «не покушается ни на его сите, ни на его персону». Надо понимать, что Гуго не намеревается восстать против общественного порядка. Как кажется, он хочет оставаться верным государственному делу, которому обязан служить как «гражданин», зависящий от города Пуатье; эта верность требует не наносить телесного вреда главному миротворцу. Разорвана лишь связь частного характера. Удержался костяк публичного права, которое отнюдь не исчезло. Но для «любви» уже места не было. Служение исчезло, пришла его противоположность — враждебность. Однако эта враждебность не выходит из рамок частной сферы. На это четко указывает применяемый термин — werra — война, «частная (усобная) война». «Во имя» такой войны Гильом приказывает отобрать от вассалов Гуго ту часть общественного достояния, которую они имели в качестве фьефов, а сам Гуго, захватив плохо охранявшуюся крепость, получил возможность вступить в переговоры. И вот оружие отложено, начинается словесный спор, похожий на многие другие разбирательства. На этот раз граф является одной из спорящих сторон. Предметом переговоров становится дар, сделать который необходимо.

Гуго желал получить все — и «честь» своего отца, и ту долю только что захваченного им замка, которой владели его родные, и другой замок, ранее им самим захваченный и сожженный, а позднее отобранный у сира Люзиньяна графом Анжуйским, и, наконец, всю «честь» своего дяди, подаренную ему этим графом, но потом, без сомнения, взятую назад. Граф же ничего не хотел уступать, за исключением «чести» дяди. Диалог (в том виде, в каком он нам передан) весьма поучителен. Он показывает, к каким уловкам прибегают участники спора, чтобы удовлетворить свои аппетиты, как они их скрывают, используя в качестве ширмы обращение к морали. Гуго говорит: «Я страшусь того, что ты причинишь мне зло, как ты уже делал много раз». Гильом: «Я тебе даю «заверения», чтобы ты меня более не опасался». Гуго: «Ты есть мой сеньор, я не приму от тебя «заверений» (ибо его связь с графом имеет другую природу, и не подобает эту связь поддерживать с помощью формальных гарантий, которые включаются в соглашения более низкого порядка, но не создают отношений любви), я отдаюсь на милость Божию и на твою». В конце концов Гуго, прекрасно играя роль блудного сына, умоляет лишь о том, чтобы «на этом Святом Распятии с Иисусом Христом» граф поклялся не наносить ему никакого вреда. Заключенный сторонами договор содержал такие положения: «Граф и его сын дают Гуго слово не чинить ему злого умысла; они будут принимать его как своего человека, веря и доверяя ему; они решили оставить за Гуго все тo, что он испрашивал; а он поклялся им в верности, и они передали ему честь его дяди в том виде, в каком он пользовался ею за год до своей кончины». На этом текст обрывается. Ясностью он отнюдь не отличается, но позволяет высветить четыре черты.

Замки оберегают весь порядок, но сами они включены в сите, являются частью того, что очевиднее всего сохранилось от былых государственных структур. А хранители замков обязаны питать по отношению к государю чувство преданности, государственной преданности, если можно так выразиться. Их обязанности рассматриваются в качестве «чести», а то, что даровано им в замке, — в качестве «фиска». Напротив, помощники этих хранителей, называемые «вассалами», являются пользователями (концессионерами) фьефа. Посредством его они участвуют в отправлении принуждающей власти, которая исходит от башни, а также в доходах, получаемых благодаря этой власти. В документах того времени упор делается на частный характер отношений зависимости, завязывающихся вокруг каждой крепости. Беспорядок же происходит из-за того, что граф, наследник «княжеской мощи», вынужден считаться с конкурентами — епископами и соседними графами, готовыми покуситься на его территорию. Предмет особого беспокойства — «верные люди». Они оспаривают друг у друга замки, вступают в яростные схватки, которые прерываются лишь на время, благодаря соглашениям, основанным на «заверениях». Выступая как верховный хранитель мира, граф стремится поставить под свой контроль эти недолговечные договоренности. Он желал бы, чтобы все мирные соглашения заключались в результате разбирательств, куда он сам приезжает и где председательствует, он хотел бы, чтобы стороны следовали этим соглашениям. Но именно последний пункт оказывается слабым. Навязываемые графом «прекращения» не становятся таковыми.

Граф пытается исправить ситуацию, опираясь на личную преданность, собирая вокруг себя обладателей «чести» — подобно тому, как вокруг последних собираются «рыцари замка». При этом подчеркивается различная природа связей. В первом случае речь идет об отношении, укрепляющем гражданскую преданность с помощью «любви». В числе «людей», которые его любят, граф «принимает» того или иного владельца крепости. Отдаваясь в руки своего государя — графа, владелец крепости отныне привязан к нему, как сын к отцу. Но такой дар обязывает государя к взаимности, к «благодеяниям». Все покоится на «доверии» ( credentia ), человек сеньора должен верить в него, в его щедрость. Он ждет, он охвачен желаниями, он становится все более ненасытным. Как утолить эту жажду? Ведь ни в чем нет определенности — ни в служении, ни в его цене. Поэтому сеньор постоянно становится жертвой обвинений в «злом умысле», ибо он запутывается в своих обещаниях, бессилен полностью их выполнить. В отношениях такого рода ложь неустранима. Очевидно, государь еще способен удерживать всех в «ежовых рукавицах». Гуго, желавший получить все, почти ничего не добился. На какое-то время его удовлетворит немногое. Но составленный по приказу Гуго документ заставляет думать, что он таит надежду в один прекрасный день добиться большего и будет тогда обвинять графа в обмане.