Дмитрий Иловайский - Владимирский период. Том 1. Часть 2.

Каменные бабы часто были находимы на курганах собственно скифских; но предметы, добытые раскопками скифских гробниц, ясно доказывают, что между ними и сими грубыми изваяниями не было ничего общего. Эти предметы изящной греческой работы и встречающиеся на них изображения самих скифов отвергают всякую мысль о сближении их с каменными бабами. Притом известия древних писателей о скифском погребении не заключают ни малейшего намека на обычай ставить истуканы. Присутствие последних на скифских могилах может быть объяснено тем, что татарские народы не только сами насыпали могильные холмы над знатными людьми, но и пользовались бесчисленными скифскими курганами в южнорусских степях и хоронили в них своих покойников; а иногда, может быть, просто воздвигали свои статуи на этих курганах как на возвышенных местах. Летописцы наши, ничего не знавшие о скифском погребении, по-видимому, все курганы приписывали современному себе степному народу, т. е. половцам. Так, Новгородская летопись под 1224 г. рассказывает, что передовой татарский отряд, разбитый русскими, спрятал своего воеводу Гемябека в курган половецкий; но русские нашли его там и выдали Половцам. Известно, что под скифскими курганами скрываются погребальные ямы, обделанные в виде комнаты. Искатели золота и других дорогих вещей, хоронившихся с знатными покойниками, издавна научились прокапывать мины в эти погребальные камеры, чтобы их обворовывать. Вероятно, с помощью одной из таких мин или отверстий Гемябек спрятался в скифской могиле.

Обычай ставить человекообразные изваяния в память своих покойников, конечно, существовал в Восточной Европе не у одних тюркских народов. Кроме помянутых Алан, встречаем его еще у языческой Литвы. Стрыйковский в своей Хронике упоминает о некоторых литовских князьях, которые ставили болваны в память о некоторых литовских князьях, которые ставили болваны в память умерших родителей; но болваны эти сгнили, потому что были деревянные. Не имеем подобных известий относительно языческих славян; но знаем, что у них были истуканы, которые не могли сохраниться по той же причине. В Краковском Музее древностей находится каменный четырехгранный столб, верхняя часть которого напоминает каменных баб с тою разницей, что у него под одною шапкою четыре лица. Говорят, что его нашли в реке Збруче; польские ученые назвали его идолом Святовита. Об этом истукане см. Срезневского в Записках Археолог. Об. 1853 г.

Местоположение Олешья историографы обыкновенно отождествляли с настоящим городом Алешки, лежащим на левом берегу Днепра против губерн. города Херсона. Но г. Бурачек, по моему мнению, основательно показал несостоятельность этого тождества и определил положение Олешья немного ниже порогов, между Александрополем и Никополем, приблизительно около острова Хортицы или перевоза Кичкаского (см. его письмо к проф. Бруну в Известиях Русс, географ. Общ. Т. IX. Вып. V). Такому положению соответствует выражение Новгородской летописи по поводу похода русских князей на Калку: «И не дошедше Олешья сташа на Днепре». Волынская летопись пополняет это известие, говоря, что Галичане на своих ладьях поднялись по Днепру до порогов, около них встретили русских князей и стали у реки Хортицы. О русских в Александрии упоминает еврейский путешественник XII века Веньямин Тудельский (см. у Бержерон, 62 стр.). Об Орне говорится в путешествии Плано Карпини (153 стр. в издании Языкова). Начиная с Карамзина наша историография полагала место Орны на устье Дона и смешивала его с Азовом. Френ доказывал тождество Карпиниевой Орны, или Орнача, наших летописей, с хивинским Ургенджем (Ibn Fozlan's und anderer Berichte). Это мнение поддерживал Леонтьев в его «Розысканиях на устьях Дона» (Пропилеи. Кн. IV), но едва ли справедливо. В том же сочинении Леонтьев доказывал, что Тана лежала на правом рукаве Дона подле нынешней слободы Недвиговки, но мы предпочитаем мнение других ученых и, между прочим, Бруна («О поселениях итальянских в Газарии». Труды первого Археолог, съезда), по которому Тана была тождественна с городом Азаком, т. е. Азовом, лежащим на левом рукаве Дона. Брун также оспаривает тождество Орны, или Орнача, с Ургенджем. (Изданное им «Путешествие Штильбергера», стр. 31. Зап. Новорос. унив. 1867.)

О дани, которую Половцы брали с Херсона, Сугдии и Готии, свидетельствует Рубруквис. А договор Мануила Комнена с Генуэзцами 1170 г. см. в Acta et diplomata graeca. Ed Miklosich et Muller. T. III. 35. Пособия: Фальмерайер — Geschichle des Kaiserthums von Trapezunt. Munchen. 1827. Финлей — The History of Greece… and of the Empiri of Trebizond 1204–1461. London. 1851. Гейд — Die Italiener am Schwarzen Meer. Historishe Briefe an Hrn. Prof. Brun. (Melanges Russes. T. IV. 571). Брун — «О поселениях итальянских в Газарии» (Труды перв. Археологич. съезда. Заметку Ведрова на этот доклад см. ibid.). О принадлежности Таврического Заморья к Трапезундской империи свидетельствует сказание о чудесах св. Евгения, патрона Трапезунда. Корабль, нагруженный данями Херсона и Готии, со сборщиками этих даней шел в Трапезунд; но ветром был прибит к Синопу. Наместник города, вассал сельджукского султана Аладина, разграбил этот корабль и захватил в плен трапезундских чиновников. Отсюда возникла война трапезундского императора Андроника Гида с синопским наместником и потом с самим султаном (1223 г.). Это сказание напечатано у Фальмерайера Original — Fragmente, Chroniken, Inschriften und anderes Materialezur Geschichte des Kaiserthums Trapezunt. Erste Abtheilung. Рассуждение о нем Куника см. Ученые Зап. Ак. Н. I и III отд. Т.П. («Основание Трапезундской империи» и «О связи трапезундско-сельджукской войны с первым нашествием татар». 705–746 стр.) Оно противоречит тому мнению, по которому уже со взятия Константинополя латинами, т. е. с 1204 г., южная часть Тавриды отделилась от империи и получила своих особых независимых владетелей, Манкупских, Феодорейских (Инкерманских) и пр. См. Сестренцевича «Historic du royaume de la Chersonese Taurique» и Тунмана «Die Taurische Statthalterschaft» у Бюшинга, 8-е Гамбургское издание 1787 г. (на которое ссылается автор «Нескольких слов о роде греческих князей Комненов». Москва. 1854. У меня Гальское издание).

«Рассказ католического миссионера доминиканца Юлиана о путешествии в страну приволжских Венгерцев, совершенном пред 1235 годом», издан в Vetera monumenta historica. Hungariam sacram illustrate — Ab. Augustino Theiner. Tomus primus. Romae. 1859. Под № 271. Перевод этого рассказа на рус. язык помещен в Зап. Одес. Об. И. и др. т. V. 998. О странной смеси христианства с язычеством у Алан, или Ясов, свидетельствует также Рубруквис (в главе XIII). Что на Тамани в первой четверти XIII века было восстановлено владычество Черкес-Хазар и она была соединена с Зихией, тому подтверждением служит следующее обстоятельство. Папа Климент V поставил в Матригу (Таматарху) архиепископом францисканского монаха Иоанна «из туземцев». Спустя с небольшим сто лет Матрига именуется столицею зихийского князя Верзахта, которого папа Иоанн XXII в 1333 году письменно благодарил за усердие в пользу католицизма. (См. упомянутую статью Бруна «О поселениях итальянских в Газарии», стр. 380 со ссылкою на Mosheim. 1.163 и Сума «О Хозарах» в Чт. Об. Ист. и Др. 1846. № 3, стр. 57, со ссылкою на Raynaldi Annal. eccles III. 457). Католицизм проник в этот край, конечно, вместе с итальянскими торговцами и колонистами; но господствующая церковь здесь была греческая; о том свидетельствет И византийский писатель Кодин, по известию которого, относящемуся ко второй половине XIII века, архиепископ Зихии и Метрахов (Таматархи) был возвышен в сан митрополита константинопольским патриархом. (De officis. Ed. Paris. 408.) To же известие косвенно подтверждает, что Таматарха, или Тмутаракань, находилась тогда в соединении с соседнею Черкесскою областью, т. е. с Зихией. Для топографии ее см. исслед. Герца «Археологическая топография Таманского полуострова». М. 1879.