Армин Молер - Консервативная революция в германии 1918-1932

Трудность изучения материала, который ещё не классифицирован официальной наукой, а для его обозначения ещё не разработан инструментарий и понятийный аппарат, отнюдь не единственная проблема нашего предприятия. Другая сложность заключается в том, что основной чертой выявленного нами мировоззрения является его убежденность в непостижимости действительности через рассудочные слова и точные понятия. Только поэтический слог и образ в состоянии явить нам реальность; научное понятие всё больше и больше «шифруется», теряет свои четкие контуры, становится подчиненным образам. Но всё-таки подобные мировоззрения нечасто могут дать удовлетворительный поэтический образ, а потому против собственной же воли застревают на уровне рассудочности.

Таким образом, мы сталкиваемся с весьма противоречивыми произведениями «нехудожественной литературы». Она пытается сопротивляться понятийному аппарату, присущему для науки. Именно по этой причине всё ещё не создан инструментарий и глоссарий, позволяющий вести учет мировоззрений. Даже если бы они появились на свет, то весьма спорно, что они могли бы помочь научной дисциплине, посвященной проблеме мировоззрений. Это подобно парадоксу «интеллектуального анти-интеллектуализма», что является отличительной чертой большинства мировоззрений, а не только рассматриваемого нами. Наука о мировоззрении не может опираться на понятия, предложенные рассматриваемыми ею же мировоззрениями. Скорее всего, она должна опираться на образы, которые скрыты сразу во всех них. Подобная попытка не может не оказать воздействия на лексикон исследователя. Он же постоянно пребывает в искушении перейти от «туманного» понятийного аппарата к «предельно четкой» образной речи.

Решающее для наших авторов соотношение между понятием и образом было описано 19 ноября 1943 года Герхардтом Небелем в его дневниках: «Взаимоотношения двух метафизических инструментов, используемых человеком — понятия и образа — дают неистощимый материал для анализа. В итоге можно говорить о том, что понятие не является созидательным, так как оно только лишь упорядочивает уже наличествующее, явленное, имеющееся в распоряжении, в то время как образ воспроизводит умственную действительность и вырывает в бытие ранее неведомые моменты. Понятие озабочено тем, чтобы выявить различие и группировать лишь в пределах сложившегося положения вещей, образ же самым авантюрным и беспечным способом вырывается за пределы дозволенного. Понятие кормится страхом, образ насыщается праздничным торжеством от свершенного открытия. Понятие убивает свою добычу, и вообще предпочитает принимать только трупы, а образ являет искрящуюся жизнь. Понятие как термин исключает возможность какой-либо тайны, образ же в этом отношении — это парадоксальное единение противоположностей, но при этом сохраняет и чтит темноту. Понятие — это старик, образ — всегда свеж и юн. Понятие — жертва своего времени, оно быстро устаревает, образ всегда находится по ту сторону времени. Понятие — это часть прогресса, по этой причине принадлежит науке как часть понятийного аппарата, образ — это достояние мгновения. Понятие — это экономия, образ — веселые траты. Понятие — это только то, что оно собой являет, образ — это много большее, чем утверждается. Понятие апеллирует к мозгу, образ — к сердцу. Понятие способно изменить только периферийные явления, образ воздействует на Вселенную, или, по крайней мере, на ядро действительности. Понятие измеримо, образ — бесконечен. Понятие стремится к утрированию, образ чтит множественность. Понятие осуждает, образ воздерживается от вынесения вердиктов. Понятие — всеобщее, образ в первую очередь индивидуален, даже там, где образ в целом подчиняет себе явления, эти акции напоминают о волнительной охоте, ей чужда схоластическая скука. Эти сравнения можно приводить до бесконечности...» Подобную установку на образ (неважно, достиг он уровня могучего образа или застрял в развитии на гермафродитной стадии понятия-образа) вольно или невольно мы находим у большинства наших авторов.

Следующая трудность, которая присуща нашему материалу, связана с тем, что было изложено выше — это непредвиденность и спонтанность циклов данного движения. С одной стороны, это может базироваться на уже описанной сути «мировоззрения» как такового. Бели бы мировоззрение было четко зафиксировано в рамках действительности, то они оба с известной регулярностью дополняли бы друг друга. Тогда у мировоззрения был бы непрерывный цикл развития. Однако в силу своей сути оно всего лишь вплетено в реальность и поэтому подвержено его порывам.

С другой стороны надо отметить, что «Консервативная революция» — это мировоззрение, до сих пор не одержавшее победу. Успешными были триумфы других видов мировоззрения, а вместе с тем попытка реализации дает возможность сравнения осуществленных возможностей — это известная ценность, в которой можно почерпнуть неизвестное. Однако как частичную попытку воплощения «Консервативной революции» можно лишь в некоторой степени трактовать национал-социализм. В действительности же изображение «Консервативной революции» с точки зрения реализации её потенциала так и продолжает оставаться историей об упущенных возможностях. В то же самое время именно подобное представление позволило бы составить топографию «подземных течений».

Несмотря на упоминавшиеся выше трудности и ограничения, «Консервативная революция» оказала сильное влияние. Безрезультатной «Консервативная революция» была только на самой поверхности, однако при погружении вглубь можно обнаружить очень многое. Поэтому неявные и заметные только с большого расстояния успехи — это ещё один из признаков «Консервативной революции». Кто определяет политическую лексику прессы, являющуюся весьма чутким «сейсмографом», может погрузиться вплоть до уровня мест словообразования, которые помогут явить дневному свету скрытые течения. Не случайно теория мутации принадлежит к числу тех учений, что изменили время.

Весьма характерно, что в наш век предпринимаются попытки зафиксировать литературным способом определенные мутации духа. Чаще всего подобные мутации датируются либо летом 1914 года, либо осенью 1918 года. Но другие называют менее бросающиеся в глаза даты и события. Например, в изданной накануне начала [Первой] мировой войны книге с характерным названием «Мировоззрение» говорилось: «В настоящий момент мы стоим у истока самого крупной мутации мировой истории, начавшийся в 1912 году с балканских войн. Эта мутация продолжится и по очереди охватит своим вихрем все крупные нации Земли. Это будет продолжаться по меньшей мере десятилетие и длиться до того момента, пока немецкая самобытность не взорвется силой природных стихий. Из этого последует огромное сотрясение всего сущего, потрясение до самых основ во всех областях жизни».