Армин Молер - Консервативная революция в германии 1918-1932

По этой причине желание всеобъемлюще и основательно охватить «Консервативную революцию» и её произведения только лишь посредством четко определенных понятий — это какое-то донкихотство, сравнимое с тем, как если бы исследователь Средневекового мира обращался только к латинским источникам. Или же, как еще более наглядный пример, тот же самый исследователь пытался бы постигнуть феномен Мастера Экхарта только через латинские документы. Каждая из подобных попыток в итоге заканчивается стремлением узнать, что же было сказано на иных языках.

Каркас, на котором покоились понятия, был разрушен и оставил понятийный мир в бессвязном хаосе. С образами дело обстоит иначе. Они, пожалуй, так же были прислонены к упомянутому каркасу, однако не были полностью от него зависимы, как это было с понятиями. У понятий было безусловное превалирование. Каркас был отмерен как раз под существующие поня-

тия, в то время как в отношении образов всё было произвольно и спорадически. Таким образом, крушение каркаса не причинило особого ущерба образам, а напротив — высвободило их. И только после этого крушения стало постепенно различимо, что у образов есть их собственный порядок.

Подмена понятия образом становится характерной даже для науки, в перспективе мы будем иметь дело с движением от понятийных к «физиономическим» наукам. Последние, как например, исследования Карла Густа Юнга, посвященные «архетипам», уже будут в состоянии нам явить другие первостепенные образы. Мы хотели бы использовать для обозначения мировоззренческих образов слово «образец», так как по сравнению с «прообразом» и схожими терминами это слово нам кажется более удачным для передачи неопределенности начала подобных исследований.

То, что в рамках «Консервативной революции» имеются подобные «образцы», становится более чем очевидно по мере того, как долгое время работаешь с материалом. В то время как внешние понятия — «оболочки», в которые нередко запрятаны образы, со временем растворяются, укутанные в них образные представления концентрируются, группируются, набирают силу. Цель нашего исследования состоит в том, чтобы показать, как некоторые из этих «образцов» стали узнаваемыми: один из них, который кажется находящимся даже выше самой «Консервативной революции», и множество «под-образцов», которые подчиняются «над-образу». Очерчивание этих «образцов» позволит нам выявить их сердцевину, и это есть самый важный процесс.

Однако нельзя не учитывать трудности, связанные с тем, что нет никаких четких методик для подобного рода действий. Если прибегнуть к помощи понятийных инструментов, то образы сразу же исчезают, что мы должны помнить еще по временам школы. И вновь нам будет не отчего оттолкнуться. С другой стороны «доработка» «образцов» не является сугубо научной задачей. Таким образом, остается лишь анализ входящих друг в друга образов и понятий, что может дать осязаемые результаты. Наша подача «образцов» при этом остается описательной и контурной — большее было бы сознательным подлогом.

Есть авторы, которые через их антипатии и утрирование становятся сейсмографами особого изящества и доверительности. К их числу принадлежит Отто Вай-нингер. До настоящего времени особое внимание удалялось его тезисам об эротическом. В них сообщалось о перевороте в мире эроса и интима, что становится отличительной чертой нашего междуцарствия. В его посмертном издании «О последних вещах», тем не менее, есть раздел «Об односторонности времени», который заслуживает самого пристального изучения. Здесь мы можем обнаружить бросающееся в глаза учащение нападок на круг, что сродни осуждению женщины, некогда ожесточенно предпринятое Вайнингером. «Кругу вообще приписывали особое, возвышенное значение как совершенному, симметричному, предельно ровному образу. На протяжении тысячелетий сохранялось представление о том, что единственной формой движения, подобающей высшим вещам является круг; как известно, это представление еще препятствовало мысли Коперника о движении планет вокруг Солнца иначе, чем по кругу... Хотя эпилептическое движение и не вполне разделяет с круговым движение пафос закона, ценность отсутствия произвола, но зато к нему в такой же мере применимо то свойство, которое здесь должно подвергнуться критике. Вращательное движение — это именно неэтическое движение. Оно самодовольно, исключает стремление, оно беспрестанно повторяет одно и то же, оно, с нравственной точки зрения хуже, чем попятное движение рака... Вертеться в кругу бессмысленно, бесцельно; кто крутится на одном носочке — тот самодовольная, до смешного тщеславная, пошлая натура. Танец — это женское движение, и прежде всего — движение проституции... Движение по кругу уничтожает свободу и подчиняет ее закономерности; повторение одного и того же вызывает или смех, или ужас... Точно так же едва ли является удовлетворением потребности в бессмертии то вечное возвращение одного и того же, о котором говорили пифагорейские и индийские учения (также эзотерический буддизм) и которое снова возвестил Ницше. Напротив, оно ужасно... Воля к (собственной) ценности, к абсолютному, ведь это и есть источник потребности в бессмертии... Фатализм, то есть отказ человека свободно ставить себе самому собственные цели, получает свой символ в венском вальсе. Музыка танцев благоприятствует в человеке отказу от нравственной борьбы, ее действие — чувство обусловленности... Круговое движение, в конце концов, смешно, как все чисто эмпирическое, то есть бессмысленное; напротив, все осмысленное — возвышенно. С этим связано также то, что круг и эллипс, как замкнутые фигуры, не красивы. Кругообразная или эллиптическая дуга в качестве орнамента может быть красивой: она не означает, как вся кривая линия целиком, полную сытость, к которой нельзя более ничего прибавить, подобно обвившейся вокруг мира змее. В дуге есть еще нечто не готовое, нуждающееся в завершении и способное к нему, она позволяет еще предчувствовать. Поэтому кольцо всегда является символом чего-то неморального и антиморального: магический круг сковывает, он отнимает свободу, обручальное кольцо сковывает и связывает, оно отнимает у двоих свободу и одиночество, вместо них оно приносит рабство и общество. Кольцо Нибелунга — символ радикально злой, воли к власти... В сугубом смысле у греков не существовало проблем одиночества и времени... Что односторонность времени есть выражение этичности жизни, на это есть много указаний... Так понимал и Христос.... В то время как земля, на которой мы живем, беспрерывно продолжает кружиться, человек остается незатронутым космическим танцем».