Армин Молер - Консервативная революция в германии 1918-1932

При этом изменение позиций вовсе не обязательно должно вестись в виде перехода с правых позиций на левые. Были известны совершенно противоположные примеры. Случались даже форменные «зигзаги судьбы)). Например, Эрнст Никит характеризовал себя сначала «левым» (1918), затем «правым» (1932), а потом вновь «левым» (1933). Впрочем, исходя из его автобиографии, можно понять, что эти перемены в значительной мере были чистой воды «тактическими уловками», а сам он спустя многие годы занимался исправлением образа. Однако очень сложно выяснить отношение к национал-социализму, который одними трактовался как «правое» движение, другими — как «левое». Отдельные из авторов издавались и после 1933 года, что свидетельствует об их переходе в национал-социалистический лагерь; о прочих авторах это известно из других источников. У третьих авторов отношение к национал-социализму было столь сложным, что его нельзя однозначно оценить ни тогда, ни сейчас. По этой причине мы должны отказаться от изучения авторов на стадии «Третьего рейха» — хотя бы потому, что мы не обладаем достаточным знаниям о внутренней истории этого режима, а потому делать поверхностные выводы было бы непозволительно и вместе с тем несправедливо.

Ограничение на «идеологию», невзирая на её носителя, естественно, ведёт к тому, что в этой книге нередко соединяется разнообразное. Один заплатил за своё сопротивление национал-социализму здоровьем или даже жизнью, другой стал перебежчиком — но они оказались собраны под термином «Консервативная революция». Даже если исключить откровенных пособников, то общая картина настолько пестра, что может быть неправильно истолкована. Далее мы пойдем через странные фантазии на тему доисторического прошлого, которые вынашивали фёлькише, к презентабельному преданию представителей младоконсервативных идей, а оттуда к национал-революционерам, которые радикально отвергают ландшафты крупных городов и надеются через растущее в них стремление к разрушению шагнуть в другой мир.

Но все же эти контуры слитком размыты, дабы по ним можно было определить явления. Чтобы не делать очертания еще более размытыми, необходимо отказаться, по крайней мере, от тех категорий авторов, которые имеют весьма опосредованное отношение к «Консервативной революции». Сначала к ним отнесли так называемых «перво-отцов». Уже давно составлены списки «перво-отцов» разных волн, в особенности после 1933 года и после 1945 года. В данном случае предпосылкой исключения является то обстоятельство, что в полемике относительно них под сборными понятиями «фашизм» и «нацизм» подразумеваются совершенно разные вещи. Некоторые прибегают к мудреным градациям, используя такие термины как «парафашизм» или «криптофашизм». На практике же может быть описано, что угодно: старый консерватизм, национал-социализм, «Консервативная революция», а также течения, находящиеся вне политики — например, теория иррационального или просто пессимистичная поэзия.

Всё то, что противоречит идеям 1789 года, рискует быть причисленным к «перво-отцам фашизма» (или «нацизма»), чем нередко занимаются бойцы передовых отрядов этих «прогрессивных» идей. В это прокрустово ложе загонятся в первую очередь такие авторы, которые вышли за узкие рамки собственной специализации. Вслед за Ницше, Достоевским и Кьеркегором формировались целые ряды подобных персон. Туда попал Карл Барт, так как его акцентирование на конечности человека становилось опасным для идей бесконечного прогресса. К «предвестникам фашизма» был отнесен ранний Хайдеггер, поскольку его «забота» была совершенно чужда помешанному на прогрессе оптимизму XIX века. Туда же попал Людвиг Клагес, так как он открыто бросал духовный вызов односторонней интеллектуальности. Эдагр Дакю был зачислен туда по причине того, что трансформировал теорию Дарвина, которая является одной из основ прогрессистского учения. Лео Форбениус — за то, что предложенная им теория культурных кругов опровергала образ линейно двигающейся вперед истории. Альфред Шулер был причислен к «перво-отцам» за его странную мистику крови, которая выступала против примитивной исчис-ляемости мира, чего её роднило с витализмом Ганса Дриша и глубинной психологией Карла Густава Юнга. Некоторые из ярых поборников прогресса идут еще дальше. К «перво-отцам» могут причислить Гераклита и Мастера Экхарта, Парацельса и Лютера, Фридриха Великого и Николая Цинцендорфа, продлевая эту странную последовательность до Шопенгауэра и Кьеркегора. В данном случае мы отказываемся от свидетельств. Любой памфлетный выпад против национал-социализма сопровождался охапками документов. Само собой разумеется, «Консервативная революция» принимает от этих мыслителей, список которых можно было бы расширять сколько угодно долго, лишь отдельные вещи. Причислять «перво-отцов» к лагерю «Консервативной революции» столь же нелепо, как передавать их «нацистам» или «фашистам». Чтобы не пытаться объять необъятное, мы ограничили эти имена рамками очевидных политических идей, в которых четко прослеживается «немецкая окраска».

Отталкиваясь от нашего определения «мировоззрения», как явления равноудаленного и от поэзии, и от науки, и от философии, можно выделить категории авторов имеющих к «Консервативной революции» лишь опосредованное отношение. Сначала выделим поэтов, в старом значении этого слова. Конечно, в этой книге будут цитироваться поэтические строфы, но только если они позволяют прояснить ценностные установки (разделы 3.5 и 3.7). Кроме этого поэзия будет упоминаться там, где необходима для постижения такого «перво-отца» как Фридрих Ницше. В то же самое время идеи «Консервативной революции» не мыслимы без поэтического влияния Стефана Георге, но всё-таки его творения имеют отдаленное отношение к теме нашего исследования.

Георге — был последним однозначным олицетворением того вида поэта, какого знала Германия, разбуженная Фридрихом Клопштоком. Многое напускное и притворное, что пристало к Георге, пожалуй, объясняется его отношением к этому утраченному статусу. Уже его «апостолы», как и можно было предположить, двигались больше по пути, который мы могли бы обозначить словом «мировоззрение». Если томики поэзии Георге — его незначительная проза в данном случае не учитывается — всё ещё принадлежат к поэтической традиции, то произведения выходцев из его «кружка» («Фридрих Второй» Эрнста Конторовича, книга о Ницше за авторством Бертрама или «Норма-дегенерация-упадок» Курта Хильденбрандта) находятся на той позиции, которая отстоит одновременно и от поэзии, и от науки, и от философии. У прочих поэтов подобный переход происходит не по границе «учитель — ученики», но проходит прямо по их творчеству. В контексте нашего исследования у Германа Бурте можно ссылаться не на стихотворения, а на роман «Вильтфебер — вечный немец», у Ганса Грима на статью «Писатель и время», у Кольбехайера на его теорию «бараков», а у Пауля Эрнста на теоретическую работу «Крушение марксизма».