Армин Молер - Консервативная революция в германии 1918-1932

У Бруно Бауэра многократно мелькает эхо ленинских слов о том, что русский большевизм был в состоянии осуществить мировую революцию только в союзе с немцами. И он втайне мечтает об удушении Западной Европы. На уровне образов это выразилось в желании замуровать Францию за новой «китайской стеной».

Столь же образным является анекдот тех дней, в котором журналист приходит в гости к престарелому Клемансо. Репортер спрашивает у политика, чем тот занимается. А Клемансо отвечает, что ухаживает за розами в его саду и время от времени залезает на крышу, чтобы посмотреть, не началось ли пришествие новых гуннов. В данном случае нет ничего удивительного в том, что чутко реагирующие на любые изменения в политической сфере англичане в изданной в 1932 году книге говорили о «Русском облике Германии».

После этих долгих перечислений можно более точно описать национально-революционный образец. То, что германская древность означала для фёлькише, средневековая империя — для младоконсерваторов, для национал-революционеров аналогичное значение имеет солдатский король Фридрих и Пруссия. Пруссия, как общность, о которой грезят национал-революционеры, является коренящейся не в крови, не в территории, ни в чем-то другом — это сугубо творчески возведенная конструкция, которая является олицетворением «движения». При этом оно связано единым ритмом общей направленности. Важным является не столько его «содержание», сколько «цель». Прусское, то есть малонемецкое восприятие вновь и вновь проявляется в национально-революционном отношении: грубоватые черты, жесткое ядро, из которого неоднократно наносится удар.

На фоне этого фёлькише кажутся пестрым маскарадом, даже более дисциплинированные младоконсер-ваторы воспринимаются цветастыми на фоне серого облачения технически-цивилизованного мира, в котором пребывают национал-революционеры. Однако было бы ошибочно приписывать такое же восприятие русским большевикам.

Последовательность, организованная из первых трех консервативно-революционных групп — «фёльки-ше», «младоконсерваторы», «национал-революционеры» — систематически становится поводом для различных спекуляций. Организующие их представления — «народ», «империя, «движения» — подающиеся в историческом отношении как «германские», «немецкие», «прусские» — формируют внутренний порядок этих явлений. Этот порядок отчетливее всего проявился в создании «германского мифа», ведущего от «немецкой имперской идеи» к «прусскому принципу». Этот путь ведет к суждениям, далеким от общепринятых, они наполнены самоконтролируемым методом тающего содержания («движение» в самого себя).

Подобное развитие можно зафиксировать как раз в рамках «Консервативной революции». Оно достигает своей высшей точки незадолго до 1933 года в некоторых национально-революционных кружках, которые перестают обращать внимание на вызывающие у них соперничество между собой отличающееся идеологическое содержание, но делают ставку на «движение», которое в итоге и должно породить новый контент. Отнюдь не случайно мы можем прочитать призыв кружка «Противник», который состоял из самых разных людей: «У нас нет программы. Нам неведомы непререкаемые истины. Единственное, что свято для нас — это жизнь. Единственное, что ценно для нас — это движение. Это будет теми вещами, которые указывают, что различные мировоззрения, которые сегодня сталкиваются друг с другом, нередко не являются противопоставленными друг другу».

Пришедшие к власти в начале 1933 года национал-социалисты активно заимствуют идеи у некоторых представителей лагеря «Консервативной революции» — прежде всего у фёлькише и национал-революционеров. Но это было чреватая попытка реализации этих идей. Тем более удивительно, что встречаем у Раушнинга описание схожей последовательности, сформированной уже в рамках национал-социализма. Один из его тезисов относительно национал-социализма гласит, что почти все молодые национал-социалисты поначалу ориентировались на расплывчатые и даже романтические понятия как «раса» или «народ», однако позже уже в годы [Первой мировой] войны повернулись к четким явления как «коллектив», «формация», горизонт восприятия которых был ограничен конкренным предводителем. Если говорить об общей теории порядкового установления, применив ее к политической деятельности, то можно предположить, что она находится на глубинном уровне и в усугубленных формах.

Это только намек на суть проблемы. Наше исследование — это описание исторического процесса, а потому оно может использовать только цитаты и опираться на рабочие понятия. Действительность является более сложной, нежели изображенная организационная схема. Схема вовсе не должна провоцировать желание поставить в целом перед «Консервативной революцией» вопросы, которые соответственно были точно распределены между отдельными «ответственными группами». Три описанные выше группы отнюдь не четко градированы в политической реальности, но пересекаются между собой.

Таким образом, мы можем встретить суждения, характерные для фёлькише, и у представителей других групп (например, у Эдгара Юлиуса Юнга). Но подобные суждения вовсе не являются определяющими. С другой стороны, фёлькише так и остались неоформленный, рыхлой группой, а потому их идеи могли проявиться в других течениях «Консервативной революции». Ритм эпохи толкает младоконсерваторов на вынесение самостоятельных суждений, в части некоторых они приближают к национал-революционерам. Подобные перекрытия можно обнаружить у некоторых авторов. Подобные переходы из группы в группу можно оставить только у четко определенных групп. Однако на практике все три описанные выше группы перетекают друг в друга.

В итоге подобная схема деления ставит под сомнение две оставшиеся группы, о которых мы буем говорить дальше. Они не вписываются в эту схему хотя бы потому, что они находятся вне рамок идеологии, но при этом в них могли состоять и отдельные фёлькише, младоконсерваторы или национал-революционеры. Четвертая группа — это «бюндише», а пятая — это движение «Ландфольк». Как бюндише, так и Ланд-фольк не являются порождением идеологии, они берут начало из самой жизни. Воздействие этих двух движений на непосредственную политическую сферу нельзя назвать значительными. Однако перспективное идеологическое влияние оказалось очень большим.

Разумеется, в обоих движениях идеология проявлялась в том или ином виде, но это делалось исподволь. Движение Ландфольк было литературно «немым»; никто из его представителей не горел желание излагать свои идеи в письменной форме. Эту задачу взяли на себя некоторые из национал-революционеров (Эрнст фон Заломон, Рихард Шапке, Бодо Узе и многие другие, движимые революционным вдохновением). В среде бюндише было достаточное количество публикаций, Однако фигуры уровня Блюхера были единичным случаем — в большинстве своем публикации были отражением расплывчатых представлений. Сформированное мировоззрение приходит от фёлькише, малоконсервато-ров или национал-революционеров. Бюндише в большинстве случаев были ограничены их молодым возрастом. Их мир — это промежуточная стадия, после прохождения которой обычно оказывались в одном из трех основных течений «Консервативной революции».