Армин Молер - Консервативная революция в германии 1918-1932

Три яростных политических памфлета Селина также не имеют ничего общего с фашизмом — ни с его традиционным итальянским прототипом, ни с фашизмом в нашем более широком понимании. И дело тут не в бьющей ключом ненависти, что выпадает из «холодного стиля». И то, что эти три памфлета являются, пожалуй, единственными национал-социалистическими произведениями, боевыми творениями высокого литературного уровня, объясняется не только плебейским «соком», который их оживляет. «Национал-социализм» проявляется здесь, прежде всего, в социальном возмущении. Точнее, душевное возмущение целого слоя народа ищет себе врага и находит при этом слово.

Тот, кто не видит этих различий в стиле, не поймёт, что произошло, когда Селин в Париже, во время немецкой оккупации, встретился с Эрнстом Юнгером. Юнгер зафиксировал эти встречи в своих дневниках «Излучения» под разными датами и со свойственной ему остротой взгляда. Селин предстает то под своим именем, то под легко разгадываемым псевдонимом. И что же происходит? Национал-социалист надеется встретить в лице немецкого оккупационного офицера и коллеги-писателя своего единомышленника и наталкивается при этом на эстета, то есть фашиста, что ему абсолютно чуждо. Этот фашист не хочет разделять его ненависти, она ему претит. В отрицательном отношении эта встреча столь же знаменательна, как и встреча Бенна с Маринетти — в положительном 43 43 Вот одна из этих записей, датированная 7 декабря 1941 года (Селин подразумевается под псевдонимом «Мерлин»): «Днём в Немецком институте. Там, среди прочих, Мерлин, высокий, костлявый, сильный, неотёсанный, но яростный в дискуссии, или, скорее, в монологе. У него отстранённый взгляд маньяка, глаза прячутся под надбровными дугами, словно в пещерах. Он не смотрит ни влево, ни вправо; кажется, он следует какой-то неизвестной цели. «Смерть всегда при мне »,— и он тыкает пальцем возле кресла, будто там лежит его собачонка. Он выра- .

Настоящая работа начиналась с сопоставления двух писателей и заканчивается сопоставлением двух других. Можно было бы квалифицировать ее как «историко-идеологическую» и, согласуясь с современным вкусом, отказаться от «социологического обоснования». Однако данная работа не преследует ни историкоидеологические, ни социологические цели. Она призвана выявить инициативы, которые могли бы привести к формированию идеологии и образованию определённых форм общественных организаций. Такой методический принцип приблизительно соответствует методу Алойса Ригла в истории искусств, который выдвинул гипотезу о том, что «желание искусства» опережает, вернее, предшествует всем его разновидностям, чем положил конец бесплодному спору, архитектура ли (и живопись) обусловливает пластику или наоборот.

Выдвигая гипотезу о «желании политики», мы ни в коей мере не оспариваем значение общественного фактора. Она направлена против однопричинного «социологизма», который не в состоянии убедительно объяснить, каким образом якобы неизбежный детерминизм со стороны общества сочетается с фактом стремительной общественной перегруппировки именно в период с 1919 по 1945 гг. (левацкие элитарные теории, с помощью которых пытаются разрешить противоречие — здесь можно назвать теории ренегатов из старых господствующих слоев, которые подвизаются в качест-зил свое несогласие, удивление по поводу того, что солдаты не расстреливают, не вешают, не изничтожают евреев, — удивление по поводу того, что тот, к чьим услугам штык, не использует его неограниченные возможности. «Если бы большевики были в Париже, они бы вам показали, как прочесывают население, квартал за кварталом, дом за домом. Будь у меня штык, я бы знал, что делать.»(См.: Юнгер Э. Излучения (февраль 1941 — апрель 1945). — СПб., 2002. -с. 67-68).

ве повивальных бабок эмансипации, — выглядят не очень убедительно). Общественное является частью сложной действительности.

Сложность в данном случае заключается в том, что в действительности нет дорог с односторонним движением. Между отдельными её частями наблюдается возвратно-поступательное движение различных действий или только соответствий. Наивная схема «базиса и надстройки» была рабочей гипотезой социал-теоретика, который пытался бороться с идеализмом окружающего мира. Но идеализм и его коррелят давно стёрты в пыль, и теперь снова можно мыслить, исходя из неделимости существования.

Для большей конкретности скажем, что в исследовании фашизма вступают в противоборство социологический тезис и социальный диагноз , которые, строго говоря, понятия взаимоисключающие. Тезис в разных вариациях пронизывает большинство теорий о фашизме (в том числе и немарксистских). Сам он «родом» из марксизма и уже к началу 1920-х годов (во временном отношении «соседствует» с маршем на Рим) используется в полемике с итальянскими «чернорубашечниками». Согласно этому тезису, фашизм, по сути своей, является защитным рефлексом среднего слоя (а именно, его низшей части), который оказывается «между молотом и наковальней», то есть, между поднимающимися рабочими и господствующими слоями, владеющими средствами производства. Высшие слои охотно воспользовались бы этим защитным рефлексом, превратив средний слой в дамбу против рабочих.

Социальный же диагноз свидетельствует о том, что в период с 1919 по 1945 гг. произошло такое изменение структуры общества, которое по своему значению сопоставимо с переходом от французского абсолютизма к буржуазной эпохе. В названный период старые классы утратили свои основные черты, как бы обветшали, и образовался широкий средний слой, который в «заповеднике» еще сохраняет остатки прежнего высшего слоя, но в основном управляется небольшим числом лидеров. Возникновение этого широкого слоя отнюдь не способствовало утверждению на земле царства справедливости. По-прежнему существует неравенство, различия в благосостоянии становятся вопиющими. Появились новые группы «терпящих бедствие» (пенсионеры). Но больше не существует класса или сословия в старом смысле этого слова. Не существует той реальности, в которой человек был рождён и с которой он всегда должен был мириться. Общество стало проницаемым, хотя и методы «подъёма» не всегда отрадны.

Как соотносятся тезис и диагноз? Сначала тезис необходимо существенно модифицировать. В ходе современных единичных исследований начинают осознавать, что причисление новых форм правых к среднему слою является недопустимым упрощением. Работа Луи Шевалье о социальных корнях бонапартизма (1950 г.) сыграла в этом революционную роль. Условиям возникновения Национал-социалистической рабочей партии Германии [(нем. НСДАП)] были посвящены исследования Франца Биллинга и Вернера Мазера. Что касается трёх выявленных нами ветвей, они, как нам представляется, предполагают не только различные формы, но и различную интенсивность социальной связи (и провоцируют её). Но является неожиданным и то, что национал-социалистическим импульсом, в основном, были охвачены низшие слои общества (не только среднее сословие и буржуазия, но и рабочие). При тенденциях этатизма социальная фиксация значительно слабее, так как эти тенденции находят поддержку, прежде всего, среди тех управленцев, которые представляют собой цвет наиболее одарённых представителей всех слоев. Что же касается «фашизма», то здесь дело обстоит иначе. Носителями этого стиля являются, прежде всего, группы населения, которые находятся вне определяемых способом производства слоёв общества (еще не вступившая в трудовую жизнь молодежь, военные, члены воинских организаций и т. п.). В социальном плане все три ветви имеют одну общую черту: задачу смести старые социальные границы.