Алексей Фомин - Война с продолжением

23 января британский кабинет отказался утвердить соглашение Гринвуда — Беранже по нефтяным вопросам, аргументируя это тем, что «прибыль от эксплуатации нефтяных месторождений Месопотамии должна идти на пользу государства, а не акционерных компаний» [507] Kent М. Op. cit. Р. 152. . Такая постановка вопроса устраняла от участия в нефтедобыче компанию Royal Dutch Shell, в лояльности голландских акционеров которой британское правительство, вероятно, не было абсолютно уверено, а также создавала препятствие для проникновения в Месопотамию американских нефтяных трестов. Урегулирование этого вопроса с Францией, таким образом, вновь откладывалось.

17—20 января 1920 года в Париже сменилось правительство, и на смену Клемансо пришел бывший социалист Мильеран, взявший на себя и обязанности министра иностранных дел. Мильеран в значительно большей степени, чем его предшественник, склонен был прислушиваться к мнению французской «колониальной партии». Правда, во Франции наибольшие страсти возбуждала по-прежнему германская проблема, и передовицы газет почти каждый день пестрели гневными статьями по поводу неисполнения немцами условий мира (речь шла о невыполненных поставках угля, разоружении и т. п.). Восточный вопрос занимал подчиненное положение, но Мильеран, говоря о Турции, заявлял 5 февраля в палате депутатов: «Наши моральные и материальные интересы в этой части света значительны. Они восходят к временам крестовых походов. Французское правительство не имеет права их забывать» [508] Цит. по Bonnefous Е. Histoire politique de la Troisieme republique. Т. 3. Р., 1959. Р. 130. . Он не конкретизировал, как именно он собирается защищать эти интересы. Общественное мнение Франции в этот период еще следовало антитурецкой риторике, порожденной войной. В книге «Англия, Франция и проблема Константинополя» публицист С.Ж. Белло писал: «Турок никогда не собирался подчиняться какому-нибудь закону, а его единственное удовольствие состоит в том, чтобы составлять новые законы ( legiferer ) только для удовлетворения своей огромной жажды власти. Именно по этой причине подчинение законам и сохранение законов суть вещи невозможные в турецкой стране… Изгнание турок с европейских территорий (то есть из Константинополя и Западной Фракии — А.Ф. ) находится в очевидной гармонии с интересами западных народов и человечества в целом» [509] Bello C.G. L’Angleterre, la France et le probleme de Constantinople. Notes et reflection sur la Turquie. P. 1920. P. 101, 116. . Но и туркофильские настроения уже пробивали себе дорогу. Влиятельнейшая газета Le Temps уверяла своих читателей, что единодушное желание французского общества состоит в том, чтобы оставить турок в Константинополе и сохранить «независимую и жизнеспособную» Турцию. Уже в середине января на ее страницах прозвучала мысль о возможности использовать турецких националистов в интересах Франции: «Не может ли этот турецкий национализм с его армией послужить для восстановления нормальной жизни в Турции, страны, кредиторами которой мы являемся? Не сможет ли это мусульманское чувство ( ce sentiment musulman ), которое является традиционалистским, стать нашим союзником против большевизма, врага как традиций, так и патриотизма?» [510] Le Temps. 14 janvier 1920. . В этой короткой цитате хорошо отражены основные задачи правящего класса Франции на Востоке: гарантировать получение доходов на вложенные капиталы и не допустить усиления там влияния Советской России и «большевизма». В дальнейшем борьба за влияние на кемалистов между Советской Россией и Францией, отношения между которыми были тогда крайне напряженными [511] Характеристику советско-французских отношений см.: Документы внешней политики СССР. Т. 2. Приложение 6. Доклад Г.В. Чичерина перед ВЦИК. 17/06/1920. С. 646–647 (далее — ДВП СССР). , стала одной из важнейших составляющих Восточного вопроса. Кемалисты же получили возможность использовать эту борьбу к своей выгоде.

В Константинополе тем временем собрался турецкий парламент (меджлис), который оказался под полным контролем сторонников Кемаля. В конце января меджлис принял составленный на основе резолюций Эрзурумского и Сивасского конгрессов так называемый Национальный обет, ставший основным программным документом турецкого освободительного движения. Согласно ему, судьба арабских земель, оккупированных союзниками до 30 октября 1918 года, должна была определяться «соответственно свободной воле местного населения». Судьба Карса, Ардагана и Батума, в конце войны присоединенных к Турции и занятых затем англичанами, должна была определяться путем плебисцита. То же касалось и Западной Фракии, еще в 1913 году уступленной Болгарии и теперь оккупированной Грецией. Безопасность Стамбула объявлялась неприкосновенной. Эти три условия позднее было принято истолковывать как «принцип этнических границ», хотя такого выражения в Национальном обете нет. В документе провозглашалась готовность заключить соглашение об открытии Проливов «для мировой торговли и международных отношений». Права меньшинств гарантировались на тех же основаниях, что и в странах Европы. Отвергалась возможность любых юридических и финансовых ограничений независимости Турции, и только при этом условии возможно было урегулирование проблемы внешнего долга [512] Кемаль Мустафа. Указ. соч., Т. 3. С. 252–254 (примечания). . Таким образом, первостепенную роль для кемалистов играли территориальные вопросы и обеспечение неограниченного национального суверенитета. Пункт о Проливах был сформулирован достаточно туманно, чтобы допускать различные толкования. В Национальном обете, как и в других документах кемалистского движения, не была четко обозначена линия южной границы будущей Турции. Как мы уже отмечали, демаркационная линия не была оговорена и в Мудросском перемирии, на которое турецкие националисты обычно ссылались. Пожалуй, наиболее четко эта линия была обозначена М. Кемаль-пашой в речи перед нотаблями города Анкары еще 31 декабря 1919 года. Она определялась следующим образом: «Граница эта включает в свои пределы те территории, которые действительно находились во власти нашей армии в день заключения перемирия. Она начинается с пункта побережья к югу от залива Александретта, проходит затем через Антиохию, потом через Алеппо и через железнодорожную станцию Катма и доходит до Евфрата к югу от пункта Джераблус. Оттуда она спускается к Дейр Зор, затем идет на восток, включая в наши пределы Мосул, Киркук и Сулейманию. Эта граница не только фактически отстаивалась нашими вооруженными силами, но также включает в пределы нашей территории области, населенные турками или курдами. К югу от этой линии находятся наши единоверцы, говорящие на арабском языке. Мы признаем все части нашей территории, находящиеся внутри этой границы, единым целым, ни одна часть которого не может быть отчуждена» [513] Кемаль Мустафа. Указ. соч. Т. 3. С. 83–84; Лазарев M.C. Указ. соч. С. 126. . Хотя Национальный обет был опубликован и по-французски, страны Антанты предпочли его просто не замечать. Донесения из Константинополя сообщали, что уже не союзники, а националисты контролируют правительство (что было явным преувеличением), но в европейских столицах все еще мало беспокоились по этому поводу.