Владимир Снегирев - Смертоносный вирус «А». Кто «заразил» СССР Афганской войной

Недавно Устинов задал вопрос своим полководцам: способны ли наши средства ПВО обнаружить пуски ракет «Першинг-2» не позднее двух-трех минут после их старта с территории Западной Европы. Ему ответили: нет. Министр тут же распорядился создать соответствующие системы противоракетной обороны, сколько бы они ни стоили.

Генеральному штабу было поручено разработать план превентивных наступательных операций в Европе, которые могли начаться в случае обнаружения признаков подготовки ядерной атаки силами НАТО. Этот план предполагал нанесение десятков ядерных ударов тактическими ракетами по целям в Европе с одновременным наступлением крупных танковых соединений (клиньев) в глубину территории противника по всему фронту.

То есть, если называть вещи своими именами, то к началу 80-х мир снова стоял на пороге глобальной катастрофы. Обе стороны с болезненным подозрением, если не сказать больше — с паранойей, относились к военной активности друг друга, к малейшим изменениям в геостратегической расстановке сил. И в этой связи ситуация на Среднем Востоке вызывала у Устинова понятную тревогу.

Было и еще одно важное обстоятельство, тревожившее министра. В отличие от обывателей, которых советская пропаганда убедила в том, что наши вооруженные силы в состоянии отразить нападение любого агрессора и одержать победу в грядущих войнах, Устинов сильно сомневался в фактической боеспособности советской армии и военно-морского флота. Он знал, что во время последних крупных учений множество танков, бронемашин и самоходных орудий не смогли покинуть парки, потому что их техническое состояние оказалось никуда не годным. А из тех, что покинули свои расположения, далеко не все достигли заданных рубежей: техника выходила из строя на маршрутах движения, солдаты и сержанты демонстрировали низкую выучку, терялись в самых простых ситуациях… Запущенные ракеты не попадали в цель, десант высаживался не там, средства связи давно устарели, никакого слаженного взаимодействия между подразделениями и частями не было, мобилизационная готовность оставалась на низком уровне, везде — и в сухопутных частях, и на флоте — процветали неуставные отношения, прапорщики тащили все, что плохо лежит, офицеры пили…

В то же время американцы, создав свою профессиональную армию, ушли далеко вперед во всем, что касалось боеготовности, выучки, слаженности, управления войсками. Они хорошо потренировались во Вьетнаме и в ходе других локальных конфликтов. Они демонстрировали хорошую мобильность, были оснащены средствами космической связи, уверенно, а порой и нагло вели себя в любых точках земного шара. Поэтому Устинов рассматривал Афганистан как возможность проверить свою армию в реальных боевых условиях. Убедиться в эффективности накопленных за десятилетия арсеналов. Покачать мускулы. Отработать «в поле» задумки штабистов. А заодно решить и важную политическую задачу: помочь афганцам разделаться с предателем Амином, нанести решительное поражение мятежникам и — с почетом вернуться домой.

Маршал нисколько не сомневался в том, что это будет короткий поход. За полгода управимся. Зайдем, решим поставленные задачи и выйдем, возможно, оставив на территории Афганистана две-три стационарные базы.

Так рассуждал министр обороны — при полном согласии председателя КГБ. Но так не думали его ближайшие сподвижники и, прежде всего, начальник Генерального штаба Николай Огарков. В отличие от своего шефа, видевшего мир и все происходящее в нем только с глобальных планетарных позиций, Николай Васильевич, как опытный штабист, хорошо изучил конкретную ситуацию в Афганистане, познакомился с печальным опытом английских военных экспедиций в эту страну, не поленился побеседовать с теми немногими экспертами по Среднему Востоку, которые работали в ЦК КПСС, МИДе, академических институтах. По его просьбе ученые и специалисты подготовили несколько аналитических записок, где, в частности, рассматривался и вариант нашего военного участия в афганских делах. Вывод делался неутешительный: такой вариант будет означать дальнейшую эскалацию боевых действий, неизбежное втягивание в них наших частей и подразделений, Запад же расценит это как повод значительно увеличить свою помощь вооруженной оппозиции. Понесет серьезный урон престиж Советского Союза на международной арене, этот шаг будет трудно объяснить даже нашим друзьям из соцстран. Словом, потерь такой вариант сулит гораздо больше, чем приобретений.

Огарков не один раз пытался объясниться по этому поводу с министром, приводил все новые аргументы. Сначала Устинов молча выслушивал их, и, казалось, тень сомнения временами наползала на его лицо, но уже в начале декабря что-то изменилось в его настроении, он стал резко одергивать начальника Генерального штаба, не желал ничего слушать.

Заметно изменилось настроение и у министра иностранных дел. Возвращаясь из ЦК в высотку на Смоленской площади, Громыко выглядел угрюмым, раздраженным, а на осторожные расспросы лиц из его близкого окружения отмалчивался. Позиция министра относительно решения о вводе войск так и осталась неясной, хотя голосовал Андрей Андреевич, как всегда, «правильно», то есть так, как того хотел Леонид Ильич.

Бабрак Кармаль и его ближайшие соратники уже больше месяца жили на секретном объекте ПГУ в ближнем Подмосковье. Все инструкции давно были получены, роли распределены, документы составлены. На магнитофонную пленку записали обращение Кармаля к афганскому народу, которое должно было прозвучать по радио сразу после смены власти. Согласовали списки нового состава Ревсовета, политбюро и правительства — во всех этих органах государственной и партийной власти первые позиции занимал Кармаль. Прикинули, кто из ближайшего окружения Амина заслуживает высшей меры наказания и кого отправить в тюрьму.

«Когда»? — этот немой вопрос читался в глазах Кармаля всякий раз при встречах с кураторами из разведки. Ожидание изнуряющим образом действовало на него.

Чаще всего их навещал Алексей Петров.

— Ситуация должна созреть, — говорил он. — Потерпите еще немного.

Первыми в конце ноября на юг, поближе к границе, отбыли Сарвари, Гулябзой и остальные оппозиционные партийцы, собранные по всему миру.

И вот однажды серым декабрьским днем Петров объявил:

— Завтра вылетаем в Ташкент, а оттуда — по обстановке — в Баграм.

Темное лицо Кармаля словно посветлело. Повинуясь радостному порыву, он обнял Алексея, затем повернулся с сияющей улыбкой к Анахите Ратебзад:

— Я всегда верил в то, что справедливость есть на этом свете. Зло будет наказано. Вместе с нами в Афганистан вернется надежда.