Николай Черушев - 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

Неспокойно было и по другому поводу. Московские процессы 1936 и начала 1937 года, материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) внесли дополнительную нервозность и тревогу. Не успело отзвучать эхо от пламенных речей участников пленума, как грянул мощный раскат грома – арест крупных фигур в высшем армейском эшелоне (маршала Тухачевского, командармов Якира, Уборевича, Корка). Скорый суд над ними и суровый приговор знаменовали наступление нового этапа для РККА – это хорошо понимал такой тонко чувствующий человек, каким являлся А.И. Тодорский.

По процессу Тухачевского проходил и комкор Б.М. Фельдман, близкий знакомый Александра Ивановича. Отношения между ними были более чем приятельскими. Не в пример взаимоотношениям с М.Н. Тухачевским, о чем скажем несколько позже. И хотя процесс был закрытым, все же некоторые представители наркомата обороны там присутствовали. Среди них был и начальник Морских Сил РККА флагман флота 1-го ранга В.М. Орлов. От последнего Тодорский (разумеется, под большим секретом) услышал много такого, что буквально потрясло его. Правда, еще ранее, на расширенном заседании Военного совета при НКО 1–4 июня, он имел возможность услышать о «заговоре» в РККА и составе заговорщиков, прочитать подготовленные ведомством Ежова показания арестованных военачальников. Однако рассказ Орлова о поведении и показаниях на суде обвиняемых превзошел все его предыдущие впечатления. Как мы уже отметили, с Фельдманом у Тодорского были прекрасные отношения, с Якиром, Корком и Эйдеманом он в 1928 году был в командировке в Германии, т.е. весь состав подсудимых был ему хорошо знаком. Первый и главный вопрос, заданный им Орлову, был, конечно, о том, показал ли кто из подсудимых на него как на заговорщика. Орлов поспешил успокоить Тодорского.

Из показаний В.М. Орлова: «После процесса военного центра Тодорский, зная о моем присутствии на процессе, задал мне вопрос, не назвал ли его, как участника заговора, кто-либо из подсудимых. Я дал отрицательный ответ и спросил Тодорского, почему он беспокоится по этому поводу. Тодорский заявил, что ему еще до процесса говорили, что в показаниях заговорщиков упоминалась его фамилия. Получив от меня отрицательный ответ, Тодорский заявил: «Слава богу, что обошлось без этого, теперь я буду чувствовать себя спокойнее» [443]

По правде говоря, совершенно спокойным Тодорский не мог быть уже потому, что он знал о наличии показаний на него. Впоследствии, в Лефортовской тюрьме, на вопрос, зачитывались ли ему показания, его изобличающие, Тодорский ответил, что он еще до ареста знал о наличии на него показаний Ефимова, Ланды и Седякина [444].

Обратимся и мы к стенограмме судебного заседания Специального Судебного Присутствия от 11 июня 1937 года. Как известно, все проходящие по делу лица (а их было 8 человек) на предварительном следствии и в суде дали развернутые показания, указав известных им людей, причастных к «заговору». Наибольшая опасность для Тодорского в этом плане могла исходить прежде всего от Тухачевского и Фельдмана, ближе других знавших его по предыдущей деятельности: от Тухачевского, как замнаркома, а от Фельдмана, как начальника ГУРККА. Однако Тодорский ими совершенно не был упомянут на протяжении всего судебного процесса. На вопрос – давал ли он еще кому-либо, кроме Наумова, Лапина и Хрусталева, задания по вредительству в системе Воздушного Флота, Тухачевский ответил: «Нет». На дополнительные вопросы: «А по центральному аппарату?», «А на местах?», ответ был один: «Нет».

Подсудимый Фельдман (чуть позже подследственные в своих показаниях будут называть Тодорского доверенным человеком Фельдмана), перечисляя лиц, которые были вовлечены им в заговор или известны ему как заговорщики, имени Александра Ивановича ни в качестве начальника Военно-воздушной академии, ни в качестве руководителя УВВУЗа нигде не указал. Говоря о вербовке в заговор работников военных академий, руководителей главных управлений НКО, Фельдман называет ряд лиц, однако Тодорского среди них нет. Изучение других материалов судебного производства, в которых находятся копии показаний людей, проходящих по данному делу, показывает, что и там обличающих Тодорского фактов не имеется. Словом, после процесса Тодорский вздохнул с определенным облегчением.

Однако и такое спокойствие (конечно, относительное) длилось совсем недолго – ровно через месяц после процесса (11 июля) арестовали его жену Рузю Черняк-Тодорскую, руководящего работника недавно образованного наркомата оборонной промышленности. Такой удар был для Александра Ивановича ошеломляющим, ибо с этой стороны он тогда менее всего ожидал опасности. Хотя ее первые сигналы прозвучали с арестом Г.Л. Пятакова – заместителя Серго Орджоникидзе, с семьей которого Тодорские поддерживали теплые отношения. Рузя Иосифовна в составе делегации, возглавляемой Пятаковым, ездила в Германию и Англию – все это ей поставили в вину. Кроме того, еще в апреле 1937 года был подвергнут аресту муж сестры Рузи Иосифовны.

Основные обвинения Р.И. Черняк-Тодорской: принадлежность к антисоветской троцкистской организации и вредительство в военно-химической промышленности, проводимое по указаниям Г.Л. Пятакова, а также шпионаж в пользу Японии. Почему именно Японии, а не Англии или Германии?.. Ответа на этот простой, казалось бы, вопрос в материалах ее дела отыскать очень трудно. Вменили ей не только вышеуказанное – дружба с недавно расстрелянным Б.М. Фельдманом весила не меньше. В материалах дела находим тому подтверждение: «…Достаточно было Тодорской позвонить ему по телефону и он перевел из РККА в запас 2 х военных инженеров Архипова и Львова, которых Тодорская приспосабливала себе в помощники».

Через три месяца Военная коллегия приговорила ее к расстрелу. На суде Рузя Иосифовна принадлежность к троцкистской организации и занятие вредительской деятельностью признала, а вот виновной себя в шпионаже категорически отвергла. О своем муже – А.И. Тодорском, о его работе и связях она на предварительном следствии и в суде не допрашивалась [445].

Одного этого удара, оказывается, Тодорскому было мало – через неделю после ареста жены арестовали его брата Ивана. Обвинения ему те же, что и Рузе Иосифовне – участие в троцкистской организации и вредительство в химической промышленности. Опять-таки в соответствии с указаниями Пятакова. О связях со старшим братом комкором Тодорским Иван Иванович не допрашивался и сам показаний о нем не давал. В середине сентября 1937 года (менее чем через два месяца после ареста) И.И. Тодорский был приговорен Военной коллегией к расстрелу. В последнем слове он заявил, что идейно с троцкизмом никогда связан не был и попросил суд о снисхождении к нему, ибо он на второй день после ареста «рассказал всю правду и раскаялся во всем» [446]Но судьи были неумолимы, они в своей практике слышали и не такое – охота за врагами народа находилась в самом разгаре – и одним «врагом» стало меньше.