Николай Черушев - 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

После получения записки, говорит дальше Ворошилов, я звоню Н.И. Ежову:

– Что там вышло у Шмидта?

Ежов мне ответил:

– Есть такой у нас.

Дня через три Ежов обещал доложить более подробно. И что же я узнал? Оказывается, этот Шмидт готовил на меня покушение в театре оперы и балета в Киеве, когда мы смотрели концерт для участников Больших Киевских маневров. Теперь подумайте, как я могу вмешиваться в аресты, которые проводятся НКВД, сказал в заключение Ворошилов».

Конюхов в основном верно передает содержание доклада наркома обороны. Вот только относительно записки комдива Д.А. Шмидта он ошибается – о ней Ворошилов говорил тремя месяцами раньше, на пленуме ЦК ВКП(б): «Вот другой тип – Шмидт Дмитрий; этот уже в «генеральском чине», комдив. Он тоже написал мне и тоже апеллирует к моим чувствам. Вот его письмо.

«Дорогой Климентий Ефремович! Меня арестовали и предъявили чудовищные обвинения, якобы я троцкист. Я клянусь Вам всем для меня дорогим – партий, Красной Армией, что я ни на одну миллионную не имею вины, что всей своей кровью, всеми мыслями принадлежу и отдан только делу партии, делу Сталина. Разберитесь, мой родной, сохраните меня для будущих тяжелых боев под Вашим начальством».

Как видите, в этом, хотя и кратком письме, но сказано все, ничего не упущено. Предатель Шмидт с достойной двурушника циничностью даже заботится о том, чтобы я был его начальником «в будущих тяжелых боях». А через месяц этот наглец, будучи уличен фактами, сознался во всех своих подлых делах, рассказал во всех подробностях о своей бандитской и контрреволюционной работе…» [13]

Напрасно стучался Дмитрий Шмидт в двери сердца Клима Ворошилова, отчаянно надеясь найти там ответный отклик. Тщетны были его усилия доказать свою непричастность к преступлениям, инкриминируемым ему. Не пошел ему навстречу Ворошилов, как не пошел и Сталин, к которому, как к последней инстанции, обратился Шмидт с таким вот заявлением:

«Все обвинения – миф, показания мои – ложь на 100%. Почему я давал показания, к этому мало ли причин… Я у Вас прошу не милости. После моего разговора с Вами совершить какое-нибудь преступление перед партией, это было бы в меньшей мере вероломство… Пишу я Вам, зная, что Вы можете все проверить… Дорогой Сталин! Самое основное, что я ни в чем не виновен… Честному человеку, бойцу и революционеру не место в тюрьме…» [14]

Широко используя сфабрикованные в ГУГБ НКВД (отделы Леплевского, Миронова, Слуцкого) ложные показания арестованных командиров РККА, Ворошилов в своем докладе утверждал (цитируется по стенограмме): «Органами Наркомвнудела раскрыта в армии долго существовавшая и безнаказанно орудовавшая, строго законспирированная контрреволюционная фашистская организация, возглавлявшаяся людьми, которые стояли во главе армии.

О том, что эти люди – Тухачевский, Якир, Уборевич и ряд других людей – были между собой близки, это мы знали, это не было секреток. Но от близости, даже от такой групповой близости до контрреволюции очень далеко… В прошлом году, в мае месяце, у меня на квартире Тухачевский бросил обвинение мне и Буденному, в присутствии т.т. Сталина, Молотова и многих других, в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и т.д. Потом на второй день Тухачевский отказался от всего сказанного… Тов. Сталин тогда же сказал, что надо перестать препираться частным образом, нужно устроить совещание П.Б. (Политбюро ЦК ВКП(б). – Н.Ч. ) и на заседании подробно разобрать в чек тут дело. И вот на этом заседании мы разбирали все эти вопроса и опять-таки пришли к прежнему результату.

Сталин: Он отказался от своих обвинений.

Ворошилов: Да, отказался, хотя группа Якира и Уборевича на заседании вела в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич еще молчал, а Гамарник и Якир вели себя в отношении меня очень скверно».

О том, что в середине 30 х годов между наркомом Ворошиловым и группой молодых военачальников РККА во главе с Тухачевским существовали серьезные разногласия, – факт давно известный. И на данном совете глава военного ведомства еще раз, притом публично, признал это. Суть разногласий сводилась к разнице взглядов на концепцию строительства и развития Вооруженных сил СССР. Со значительным опозданием, с большими потугами, но в итоге все же побеждала линия Тухачевского и его сторонников. Это касалось технического переоснащения армии и флота, методов обучения личного состава боевой подготовке, взглядов на применение технических родов войск (танки, авиация, связь), а также на использование кавалерии в современной войне. Последнее обстоятельство стало камнем преткновения в споре двух сторон.

Упрек Тухачевского в том, что Ворошилов окружил себя группой лиц, лично преданных ему, которые фактически и вершили все дела в наркомате обороны, не лишен основания, хотя и не в полной мере. Не удивительно. что нарком наиболее благоволил к лицам из числа командно-начальствующего состава «выходцам из рядов 1 й Конной армии. К ним он относился крайне доброжелательно при назначении на должности, им отдавал преимущество при направлении на учебу, при представлении к наградам. Известно также, что в конце 20 х и в 30 е годы наибольшее количество орденов Красного знамени имели командиры, носившие звание конармейца. А что касается ближайшего окружения наркома, то оно также легко поддается расшифровке: инспектором кавалерии РККА был С.М. Буденный, ближайший соратник Ворошилова. Весь руководящий состав этой инспекции состоял из питомцев 1 й Конной (И.Д. Косогов, С.А. Зотов, И.В. Тюленев и другие). Для особо важных поручений при Ворошилове состоял Г.М. Штерн, бывший военком 7 й Самарской кавдивизии.

Смотрели в рот своему патрону, слепо и безоговорочно выполняли все его указания начальник Генштаба РККА Маршал Советского Союза A.И. Егоров (что бы он потом не говорил своему следователю и не писал в собственноручных показаниях после ареста), начальники ведущих управлений Красной Армии: механизации и моторизации – И.А. Халепский, Химического – Я.М. Фишман, ВВС – Я.И. Алкснис, ВМС – В.М. Орлов. Именно их, в первую очередь, имел в виду Ì.Н. Тухачевский, кидая в сердцах упрек своему непосредственному начальнику в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП(б). И пусть это было за праздничным столом, после принятая соответствующей дозы спиртного… Хотя бы и так! Вероятнее всего так оно и было. Ведь в народе справедливо говорят: что у трезвого на уме, у пьяного на языке. По рассказу Ворошилова и реплике Сталина видно, что Тухачевский на следующий день, взвесив на трезвую голову все обстоятельства «за» и «против», решил все же не обострять и так до предела натянутые отношения с Ворошиловым и его окружением. Поэтому и отказался от всего сказанного накануне. Но глубинные причины, лежавшие в основе их противоборства, так и остались налицо, что вновь подтвердилось на заседании Политбюро, о котором упомянул Ворошилов в своем докладе.