Николай Черушев - 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

Удивительно еще, что Свечина арестовали не в начале или середине, а лишь в самом конце 1937 года. Оснований же к такому аресту, по меркам Особого отдела ГУГБ НКВД, было более чем достаточно. Оставалось только полистать его личное дело, почитать характеристики и аттестации на него – и текст обвинительного заключения фактически был бы готов. Чего там только не было (ведь не все же начальники были такими умными и проницательными, как Р.А. Муклевич) – тут и приверженность к монархизму, и неприятие в 1917 году Октябрьской революции, и пропаганда не марксистских, «пораженческих» взглядов в вопросах военного искусства, и отсутствие твердых идеологических позиций, и наличие брата Михаила в эмиграции, и, наконец, сотрудничество (правда, весьма кратковременное) с адмиралом Колчаком. В обвинительном заключении содержался и пункт о подготовке Свечиным боевых групп для проведения террористических актов на руководителями ВКП(б) и Советского правительства [135].

Судила Свечина Военная коллегия Верховного суда СССР в конце июля 1938 года, приговорив его к высшей мере наказания – расстрелу. Долгие годы имя А.А. Свечина находилось в полном забвении, а труды его были изъяты из библиотек и надежно упрятаны в спецхраны, откуда ныне с большим трудом возвращаются к читателю. Полностью комдив А.А. Свечин реабилитирован в сентябре 1956 года (посмертно).

В том, что отношение в НКВД к ценности отдельно взятой человеческой личности было самое плевое, лишний раз убеждаешься, листая дело по обвинению комкора С.А. Меженинова, заместителя начальника Генерального штаба Красной Армии. Открывается оно совсем небольшой справкой с грифом «совершенно секретно» за подписью начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР комиссара госбезопасности 3 ранга Н.Г. Николаева-Журида, исполненной в июне 1937 года.

«Начальник 1 отдела Генштаба РККА – комкор Меженинов Сергей Александрович является участником контрреволюционного троцкистского заговора в армии и занимался шпионажем в пользу иностранного государства.

Прошу санкционировать арест Меженинова С.А.».

Читая этот достаточно трафаретный для НКВД тех лет документ, невольно задаешься вопросами. Во-первых, не указан адресат, хотя из практики работы Особого отдела в 1937–1938 годах известно, что таким лицом, имеющим право давать санкцию на арест руководителей такого ранга, как Меженинов, являлся нарком Ежов или его первый заместитель – начальник ГУГБ комкор М.П. Фриновский. Изучение других следственных дел подводит к выводу, что отсутствие адресата не есть чья-то ошибка, а результат прямого указания, видимо, самого Ежова. Возможно, что это делалось в расчете и на тот случай, когда Сталин, просматривая подобную информацию, сам давал санкцию на арест того или иного лица. Во-вторых, на справке не проставлена конкретная дата. Напрашивается следующий вывод: или она заготовлена заранее, так сказать впрок, или же у сотрудников Особого отдела была такая «запарка», что они не успевали надлежащим образом оформлять документы, санкционирующие арест. И третий вопрос, возникающий от прочтения этого небольшого по объему, но страшного, поистине зловещего по своему содержанию документа: уж в нем-то, имеющем высокий уровень секретности, можно было бы назвать то иностранное государство, в пользу которого якобы занимался шпионажем заместитель начальника Генштаба Меженинов. Однако этого не было сделано и, видимо, потому, что органы советской контрразведки сами еще не решили, куда более выгодно «пристегнуть» его. В течение трех месяцев следствия они смогли это сделать и пошел Меженинов под расстрел с клеймом четырежды шпиона – агента германской, польской, итальянской и японской разведок, хотя для того, чтобы получить после приговора пулю в висок или затылок, достаточно было упоминания и одной разведки.

Взяли Меженинова не из теплой домашней постели или служебного кабинета, а из палаты Кремлевской больницы, куда он попал после покушения на самоубийство. 10 июня 1937 года, накануне суда над М.Н. Тухачевским, Меженинов дважды (в грудь и в голову) выстрелил в себя из пистолета, но чудом остался в живых и в крайне тяжелом состоянии был помещен в больницу. Прежде чем приставить дуло пистолета к сердцу, он написал предсметную записку следующего содержания: «Я был честным командиром и ни в чем не повинен. Беспечность и отсутствие бдительности довели до потери нескольких бумаг» [136].

В чем оправдывается Меженинов, говоря, что он всегда был честным и ни в чем не виновен, нам неизвестно, но можно догадываться, что обвинения в его адрес так или иначе были связаны с делом Тухачевского и его товарищей по процессу – ведь там проходили командиры, которые Сергея Александровича знали многие годы по совместной службе в РККА. А уж техника выбивания показания на нужных им людей в ГУГБ НКВД была отработана до деталей.

А что касается потери нескольких бумаг, о которых упоминает Меженинов, то тут несколько запутанная ситуация, к созданию которой, по всем признакам, сумели приложить свою руку соответствующие подразделения «компетентных органов» в ходе подготовки процесса по делу Тухачевского. Именно в этот период из служебного сейфа Меженинова пропали несколько секретных документов, которые он, если верить материалам следственного дела, вовсе не потерял, а передал представителю германской разведки, на которую якобы работал несколько лет.

Обвинения Меженинова в этой части являются совершенно беспочвенными. Они были основаны на рапортах заместителя начальника Разведуправления РККА комдива А.М. Никонова и его сотрудников, а также работников 1-го отдела Генштаба, которым до ареста руководил Меженинов. Однако в этих рапортах не содержится никаких конкретных данных о пропавших документах. К тому же на запрос Главной военной прокуратуры Главное Разведывательное управление (ГРУ) Генштаба СССР сообщило, что оно данными об утере С.А. Межениновым в 1937 году каких-либо совершенно секретных документов не располагает. В архиве управления Генштаба, ведающего сохранностью секретной документации, также никаких сведений по данному вопросу обнаружить (и таким образом доказать вину Меженинова) не удалось. Тем более. что в суде он от своих показаний на предварительном следствии решительно отказался [137].

Арестовали Меженинова 21 июня 1937 года, то есть через десять дней после его попытки самоубийством покончить с жизнью. Взяли прямо из палаты, не дождавшись выздоровления, хотя бы частичного, не считаясь с тем, что у него была повреждена ткань головного мозга. Из больницы Меженинова перевели в лазарет Бутырской тюрьмы, где, несмотря на исключительно болезненное состояние подследственного, помощник начальника 5-го отдела. ГУТБ капитан госбезопасности З.М. Ушаков приступил к его систематическим допросам без оформления их протоколами. Только через неделю Ушаков составил первый протокол допроса Меженинова, в котором говорится, что тот якобы признал себя виновным в причастности к антисоветскому военному заговору в РККА, в который был завербован М.Н. Тухачевским, а также в проведении вредительства и в шпионской деятельности в пользу ряда иностранных разведок. Подобным же образом Ушаков сочинил еще три протокола допросов аналогичного содержания. Никакими доказательствами (вещественными) показания эти подтверждены не были.