Жерар Сивери - Филипп Август

Под охрану своего кузена, Робера де Дрё, Филипп отдал графа Солсбери, надеясь таким образом обеспечить его обмен на сына графа Эврё, который был пленником англичан еще с весны 1214 года. Однако король Англии отверг это предложение, по крайне мере на тот момент. Другой представитель рода Капетингов, Робер де Куртене, граф Суассона, Невелон Маршал, Ангерран де Куси и его брат Робер получили каждый лишь по одному рыцарю из менее видных линьяжей, как, впрочем, и некоторые другие знатные феодалы. Хуже всего оказались наделены четверо рыцарей, которым пришлось охранять одного-единственного пленника.

Между тем в пленных рыцарях и даже в особах из очень знатных линьяжей не было недостатка. Но королевская власть стремилась как можно лучше выказать свое благоволение коммунам. В этом отношении чувствуется влияние Герена, и, без боязни ошибиться, можно предположить, что король был в полном согласии с ним, поскольку он без колебаний выражал ему свое неодобрение, когда считал это необходимым. Разве не доверил Филипп охранять Рено де Даммартена Жану де Нелю, забрав его у Герена? И вот теперь городские коммуны стали охранниками видных особ: коммуна Бове получила графа Текленбурга, коммуна Суассона — графа Дортмунда, а коммуна Компьени — Рауля Биго, еще одного внебрачного сына Генриха II. Распределение рыцарей прошло следующим образом: коммуна Бове, наделенная наиболее щедро, получила 12 из них; затем коммуны Суассона и Амьена — по 10, коммуна Корби — 9, коммуна Монтрей-сюр-Мер — восемь. Хотя коммуны Мондидье, Руа и Эдена получили по 6 рыцарей каждая, коммунам Нуайона и Комьени досталось лишь пять, то есть столько же, сколько некоторым сельским коммунам, и даже меньше, чем одной из них.

Король и Герен действительно выказали большое благоволение сельским коммунам, когда вверили под их охрану 24 рыцаря, то есть треть от того числа, которое получили городские коммуны. Точнее говоря, здесь идет речь о союзах сельских коммун, поскольку Брюйер-ан-Ланнуа с его шестью пленными рыцарями объединял вокруг себя три другие деревни, которые тоже пользовались правом коммуны. Вайи-сюр-Эн, объединявший в своем союзе еще пять населенных пунктов, оказался наделен пятью пленными рыцарями. Коммуна Грандлэна с шестью подчиненными деревнями получила лишь четырех рыцарей, так же как и коммуна Серни-ан-Ланнуа с ее шестью деревнями. В свою очередь, сельская коммуна Крепи-ан-Ланнуа также получила четырех рыцарей [253] G. Leb., p. 101 и далее; cf. Anonyme de Marchiennes, MGH, S, t. CCVI, p. 391 и далее; об орифламме и коммунах см.: Ph. Contamine, I'Oriflamme de Saint-Denis aux XIVе et XVе siecles. Etudes de symbolique religieuse et royale, Nancy, 1975; G. Leb., p. 97. .

Несомненно, что королевская власть стремилась наградить сельских ополченцев, которые помогли ей в битве при Бувине, даже если некоторые хронисты и говорят об этом очень мало. Кроме того, не желали ли король и Герен показать знати, что она уже не столь необходима, как прежде, на войне и в сопутствующих делах? Это вполне возможно. Тем не менее приходится с тревогой констатировать: историки уделяют так мало внимания этим сельскими коммунам, что в некоторых трудах полностью смешивают их с городскими коммунами, тогда как города в своем мощном подъеме XII—XIII столетий все сильнее отличались от деревень. Но факты упрямы, а документы — и подавно. Селяне, прежде всего виноградари, помогли королю победить, и Филипп II их наградил — немного меньше, чем города, но больше, чем знать.

Обходя это обстоятельство молчанием, не стараются ли исследователи оставить в тени или даже вовсе игнорировать другое лицо Бувина и общества того времени, другое Средневековье — Средневековье коммуны? Не признававшая частной сеньории, эта коммуна несла ответственность за свой собственный военный набор, за свою административную автономию, и король рассматривал и учитывал ее наравне со своими другими «держателями», великими светскими и церковными вассалами. Современные исследователи еще могли бы в ограниченной степени допустить это в отношении городов, но вот теперь выходит скандал с этими сельскими коммунами и их автономными союзами, которые вносят сумятицу в наши слишком схематичные представления о Средневековье. То были главы (maitres) публичной власти, которые жаловали хартии крупным центрам (назовем Лоррис, Бомон-ан-Аргон, Приш), а нередко и их филиалам. Эти сельские привилегированные общины, которые иногда пользовались правом выносить смертные приговоры, признавали только власть сеньора-короля, сеньора-графа, сеньора-епископа и, более-менее долго, сеньора-кастеляна, пока тот сохранял за собой полное право собирать ополчение (droit de ban). Они отвергали, напротив, властные посягательства локальных сеньоров, которые желали бы нарушить обычай, восходящий по меньшей мере к эпохе великого освоения целинных земель.

Короче говоря, значение победы при Бувине состоит в том, что она помогла укрепить королевскую власть и спасти единство королевства, но она также предлагает непредвиденный случай лучше изучить социальную, политическую, административную жизнь Средневековья — жизнь, отличную от той, которую нам представляют множество справочников с крайне упрощенным изложением истории. В свете победы, одержанной при Бувине, и ее ближайших последствий король очевидно предстает в прямом контакте со своими подданными, городскими и сельскими ополченцами, свободными людьми, имевшими права автономии. На поле боя они точно так же обходились без сеньориального посредничества, как и в своих городах или деревнях. Разве не было это идеальной ситуацией, к которой должны были стремиться крепнущая королевская власть и зарождающееся государство? Признаем, что много столетий должно было пройти, прежде чем эти преимущества приобрели общий характер для всей страны, а частные посредники между центральной властью и народом были полностью упразднены. Однако это не повод, чтобы вообще не говорить об этом.

Как античная трагедия, битва при Бувине разрубила в пользу королевской власти узел межгосударственных и вассальносеньориальных противоречий, волновавших Запад. Эта победа имела удивительные последствия за границей. Она стала похоронным звоном для отлученного от Церкви императора Оттона, который несколькими днями позднее покинул Валансьенн и прибыл в Кёльн, наиболее активный центр партии гвельфов. Тем временем большинство других германских городов от него отвернулось и перешло на сторону его противника, Фридриха Гогенштауфена, который с энтузиазмом был принят в Майнце уже в начале июля 1214 года. Низложенный император Оттон не стал упорствовать и бежал в свои земли Брауншвейга. Там он бесславно умер в 1218 году. Папство и король Франции смогли утвердить на германском престоле своего общего кандидата.