Жерар Сивери - Филипп Август

Очевидно, власть действовала в русле одной общей, ясно обозначившейся тенденции, ибо уже с самого начала правления короля Филиппа цирулировали благоприятные для него пророчества и появились свидетельства королевского внимания по отношению к сторонникам французской партии в северных или нормандских областях. Их поддерживали, используя уже хорошо отработанные методы подкупа путем пожалования субсидий, рент, земель или заключения брачных союзов. Но эти шаги были направлены на достижение конкретных результатов, а не на формирование общественного мнения [257] G. Dept, les Influences anglaises et fransaises dans le comte de Flandre au dеbut du XIIIе siecle, Gand-Paris, 1928; L. Musset, F.PA, p. 291 и далее. . При этом двор Капетингов долгое время проявлял мало интереса к литературе, в отличие от дворов Аквитании, Англии, Шампани или Прованса. С трудом можно назвать два литературных труда, связанных с королевским двором Франции: «Жизнь Людовика VI», написанную Сугерием, и «Жизнь Людовика VII», написанную Одоном де Брёйлем. Еще в начале правления Филиппа Августа два больших центра литературного творчества на французском языке, существовавших в королевстве, не были ни капетингскими, ни даже парижскими. Первый развивался при шампанском дворе под влиянием графини Марии, дочери Алиеноры Аквитанской. Другой значительный литературный центр, а именно Аррас, богатый город ткачей и деловых людей, недавно включенный в состав королевского домена, явил поэзию нового типа, в которой воспевались личные чувства. Яркий пример — Жан Бодель с его «Прощанием» («Conge»).

Традиционная лирическая поэзия, рыцарские романы, рассказы о крестовых походах — такие как «История священной войны», сочиненная Амбруазом д’Эврё к 1195 году, «Завоевание Константинополя», написанное Робером де Клари в 1204 году, или одноименный труд Виллардуэна, созданный в 1205 году, — не приносили никакой славы королю Франции [258] H. Zumthor, Histoire litteraire de la France medieval (VIe-XIVe s.), Paris, 1951; M. Zink, la Subjectivite litteraire. Autour du siecle de Saint Louis, Paris, 1985. . Как правило, сочинения на французском языке, бурный расцвет которых только начинался, были нейтральны [259] P. Bourgain, «L’emploi de la langue vulgaire dans la litterature au temps de Philippe Auguste», F.PA, p. 755-783; J. Monfrin, «L’emploi de la langue vulgaire dans les actes diplomatiques du temps de Philippe аuguste», ibid., p. 785-790; A. Vernet, «La litterature latine au temps de Philippe Auguste», ibid., p. 793-812. . Между тем серьезные исключения из правила тоже были. Некоторые тексты выражают вялый или яростный протест, смотря по тому, о чем идет речь: будь то приверженность к прошлому, которое деградирует, или же ненависть к королевскому могуществу, этому возмутительному новшеству, которое так мешает. Некоторые сочинения, созданные в среде знати, иллюстрируют первый случай. Рыцарские романы, такие как «Рыцарь со львом», «Ланселот» или «Персеваль», сочиненные Кретьеном де Труа, которому покровительствовала Мария Шампанская, или лирические песни Раса Брюле, поэта при шампанском дворе, фламандца Жака де Сизуэна, пикардийца Блонделя де Неля или Гио де Дижона, воздают почет рыцарству и рыцарям [260] R. Bezzola, les Origines et la formation de la litterature courtoise en Occident, Paris, 1949-1963, 3 vol. . «Феодальная литература» — так иногда говорят про эти сочинения, в которых воспевается земельная и военная аристократия, чье превоходство уже начало оспариваться новыми силами — городами с их крупным купечеством и деловыми людьми.

Другие сочинители не скрывают своей ядовитой враждебности по отношению к королю Франции. В одной из своих поэм пикардиец Конон Бетюнский неприязненно отзывается о юном Филиппе и его матери, столь плохо расположенных к нему, а поэт-южанин Бертран де Борн четырнадцать раз упоминает «Филиппа, короля Франции», с живостью порицая его за вялость, проявленную в отношении Ричарда Львиное Сердце, вялость, не позволившую ему оправдать надежды стольких людей. Напомним также, что речи, приписываемые Вильгельму Маршалу, создают не слишком лицеприятный образ государя-торгаша. Те, кто писал на тему Третьего крестового похода, высказывают еще более резкие оценки, чем этот англичанин или труверы Севера и трубадуры Юга, столь мало льстившие королю. Пророчество, которое Ригор привел в предзнаменование успехов короля Филиппа, получило хлесткое опровержение. Рассказы об этом странном заморском походе прославляют Ричарда Львиное Сердце и не отмечают короля Франции как героя. Нужен наглядный пример? Провансалец Фульк Марсельский в очень живых выражениях упрекает Филиппа II за то, что он преждевременно покинул Святую Землю.

А как обстоит дело с народной литературой? В первом ряду теснятся фаблио. Их сочинители задерживаются на картинах нравов и утрируют до крайности человеческие характеры и жизненные ситуации ради достижения эффекта контраста [261] M.-T. Lorcin, les Fabliaux franсais. . Можно квалифицировать как нейтральные большинство из них, и случается, что некоторые помогают королевской власти, высмеивая иногда духовенство и знать. Но сочинения, вышедшие из самых народных недр, становятся откровенно враждебными в случае с «Романом о Лисе». В отличие от ранних редакций, которые восходят примерно к 1150 году, списки конца XII — начала XIII столетия эволюционизируют в сторону более ясно выраженного антропоморфизма. Животный символизм усиливается и скоро становится беспощадным по отношению к власть имущим. Мелкие персонажи (петух, синица, кот) дурачат Лиса, тогда как сам он торжествует над волком, медведем и львом [262] H. Roussel, Jacquemart Gielee. Renart le Nouvel, Paris, 1961; Renart le Nouvel, LIIIe, 1984. . Здесь имеются в виду прелаты и сеньоры. Тем не менее самый сильный среди крупных зверей, лев, почти точно означает короля Франции, столь гордого своей возросшей властью [263] R. Delort, Les animaux ont une histoire, Paris, 1984. . Очевидно, народ не любил некоторые стороны этой новой королевской власти, которая хотя и защищала его от локальных сеньоров, была при этом повинна во введении новых налогов. Беззащитные перед грозными королевскими служащими, бальи, прево и сержантами, жители домена начали с того, что подвергли их осмеянию. Это, однако, не помешало им долго хранить в своей памяти обиды и выразить их в язвительных ответах, данных королевским ревизорам-дознавателям в 1247 году.

В городе много говорили о короле и его окружении. Образованные парижане, ученые преподаватели и студенты вели беседы не только лишь о своих специальностях, торговле или отвлеченных умопостроениях. Они также обсуждали жизнь королевского двора, слухи о котором порождали так называемые exempla («примеры»). Эти анекдоты циркулировали по Парижу, который все больше и больше становился настоящей столицей. Жак Ле Гофф выявил среди них семнадцать, имеющих прямое отношение к Филиппу Августу. Именно в его правление этот жанр получил большое развитие, поскольку до него Людовик VI стал героем лишь одного анекдота, а Людовик VII — четырех. Подчеркнем, что их письменная фиксация началась не раньше 1220 года. Этот запоздалый отход от устной традиции — который, кажется, должен был предать забвению многие старые «примеры» — не ставит ли под сомнение их присутствие в более значительном количестве в конце правления? Скорее всего, нет, ибо многие были тогда сориентированы и дополнены слухами, исходящими от Двора и благоприятными королю. Они, конечно, дают образ хорошо знакомый, но более лестный, чем другие сочинения, говорящие столь плохо о Филиппе Августе до определенного этапа, довольно позднего, его правления [264] E. de Bourbon, Tractatus de diversis materiis praedicabilibus, ed. Lecoy de la Marche, Paris, 1877; J. Le Goff, «Philippe Auguste dans les exempla», F.PA, p. 145-154. .