Фернандо Санчес Ривас - Вооруженные силы Чили: пример империалистического проникновения

Вспоминаю, как впервые мне дали поесть. Кусок хлеба размером 10 на 10 сантиметров и 3 сантиметра толщиной, хлеб довольно черствый. Затем нам вручили алюминиевые тарелки, мы должны были встать в очередь и каждому дали по поварешке еды из котла. Это была фасоль, или, лучше сказать, вода, где плавало немного фасоли. Мне досталось ровно 30 фасолин, из которых 27 были съедобными, а 3 никуда не годились. Но и плохие я также съел. Мне повезло, мне досталось больше, чем моим товарищам. Хосе досталось всего 12 фасолин, а Герману—17, другому товарищу, имени которого я не помню, досталось 19 фасолин. И это была единственная еда за весь день. После я узнал, что комиссии Красного Креста показывали список, согласно которому нам всем давали мясо и фрукты.

Если какому-то солдату срочной службы казалось, что кто-то из нас выбрасывал еду, сразу же следовало наказание. Одного нашего товарища по камере два раза заставляли выливать свою порцию. В полках тоже практикуют такое иногда: заставить солдата выбросить свою порцию, при этом говорят, что это для того, чтобы научить его безоговорочно подчиняться. Так вот, это же «упражнение» они проделывали и с нами.

Тех, кого по громкоговорителю вызывали в «Дисконегро» («Черный круг») и в «Фосо-де-Арена» («Песчаную яму»), нередко просто убивали. Мы узнали об этом от матери одного из арестованных, Хорхе Мальдонадо, крестьянского парня 19 лет из Лампы. С Хорхе мы были вместе и в тюрьме на улице № 2, он в камере 61, а я в камере 59, до момента, когда я вышел на свободу. Познакомились же мы на стадионе, где я был старостой камеры, а он одним из моих помощников. 2 ноября нас вместе переправили в тюрьму.

Хорхе доставили на стадион 9 октября вместе с отцом, который был одним из руководителей Центра по аграрной реформе в Лампе, и двумя братьями — Луисом 24 лет и Даниелем 26 лет. Отца и двух старших братьев забрали со стадиона, и Хорхе был очень доволен, думая, что они вышли на свободу; мы все так думали.

В тюрьме мы с Хорхе много говорили. Он уверял меня, что отец и братья, конечно, чувствуют себя хорошо, так как иногда Хорхе получал передачи с едой и думал, что это они принесли их ему. Это так, поскольку своих близких мы не видели. Как я сказал, юноша был убежден, что их отпустили, что они чувствуют себя хорошо и все идет нормально. Никогда ему и в голову не приходило, что их расстреляли в тот самый день 12 октября, когда их вызвали в «Диско негро».

Мы узнали об этом 17 декабря. Это был первый день, когда нам разрешили увидеться с родными. И он увидел свою мать, одетую в траур. Она сообщила ему эту новость, и оба заплакали. С ним случился нервный припадок, это поняли и жандармы и увели его; он кричал как сумасшедший. Его увели в медчасть и сделали укол, чтобы успокоить его; в камеру он вернулся через три дня.

Я вышел на свободу 21 декабря, а несколько дней спустя пошел навестить мать Хорхе, как и обещал. Она рассказала, что она знала о смерти мужа и старших сыновей с 13 октября, когда пришла на стадион и ей сказали, что они на свободе; она искала их весь день и наконец нашла их трупы в морге, со следами пуль. Их передали ей с условием, что она похоронит их немедленно. Об этом она не сообщила раньше Хорхе, потому что боялась его реакции.

Я навестил Хорхе за три дня до моего отъезда с родины, это было 6 февраля. Я рассказал ему, что скоро покину страну. Он поручил мне разоблачить убийство его отца и братьев, и я обещал сделать это.

Другой пример — это убийство четырех арестованных в госпитале банковских служащих. 29 сентября они ворвались туда и арестовали 7 служащих, 3 из которых вышли на свободу на следующий день, а 4 остались в распоряжении карабинеров. Меня известили

об этом, поскольку я был профсоюзным активистом и членом национального руководства профсоюза банковских служащих. Мы не могли ничего узнать о их судьбе до 1 октября, когда супруга одного из них нашла четыре трупа, истерзанных автоматными очередями. Двое из них были активистами Народного единства, один коммунист, а другой социалист; двое других принадлежали к оппозиции правительству Альенде; один принадлежал к христианской демократии, а другой был беспартийным.

14 октября в камеру пришел лейтенант и вызвал старосту, которым был я. Тогда он сказал мне, чтобы я вызвал 7 человек, и вручил мне бумагу с их именами; мое имя тоже стояло в этом списке. Я спросил его, в чем дело, и он мне ответил, что мы выходим на свободу. Товарищи надавали нам поручений, особенно просили позвонить их родственникам. Мы записывали адреса и телефоны на клочках газетной бумаги; сделать это мы смогли благодаря тому, что лейтенант вышел из камеры и отсутствовал 20 минут. Я был очень доволен, думая о том, что скоро вновь увижу жену, которая находилась на последнем месяце беременности.

Мы уходили, а в это время остальные наши товарищи провожали нас песней Нино Браво «Свободный». Момент был очень волнующий. Но мы не вышли на свободу. Нас повели на велодром для того, как заявил лейтенант, чтобы подписать какие-то бумаги, обязательная процедура для выхода со стадиона. Нас оставили в центре поля и приказали ждать. Вдруг лейтенант возвратился и приказал нам подняться; в это время один за другим на ступеньках, расположенных на трибунах, появились военные с оружием в руках. Их было 12, и они остановились прямо напротив нас на сиденьях, на расстоянии десяти метров.

Только тогда я понял, что нас сейчас расстреляют. Офицер подал команду в очень ясной форме: «Заряжай!.. Прицел!.. Внимание!.. Огонь!..»

Я очень ясно слышал приказы и щелчки затворов. Но оружие не было заряжено. Смеясь, лейтенант сказал нам: «Вы думали, что вас расстреляют? Нет, вы еще натерпитесь и настрадаетесь…»

Хорхе был рядом со мной — весь мокрый от пота. Я посмотрел вниз и понял, что я обмочился. Не помню, о чем я тогда думал.

Еще два раза нам устраивали комедию с расстрелом, один из них со стрельбой из пулемета настоящими пулями, но поверх наших голов. Наша реакция была уже не той, но все же это страшная вещь.

17 октября увели на допрос нашего товарища Патрисио Риверу, члена Социалистической партии из Ла-Гранха. Я раньше его не знал. Его привели обратно через 4 часа в состоянии агонии. Вся грудь у него была в ожогах от сигарет; к нему применяли также электроток. На спине у него от самых плеч до поясницы штыком или ятаганом была вырезана эмблема Народного единства. На запястьях и лодыжках были глубокие отметины, поскольку его подвешивали. 3 дня он находился в тяжелейшем состоянии и бредил; мы думали, что он умрет, и поочередно по часу дежурили возле него, чтобы ухаживать за ним. Мы давали ему воду с витамином «С» бразильского производства, который нам удалось получить однажды, когда нас посетила делегация Красного Креста. Наконец он немного поправился. Но восемь дней спустя вместе со мной его вновь подвергли пыткам.