Политбюро и дело Берия. Сборник документов

«Когда в кабинет заходило несколько следователей, гражданин Либенсон демонстрировал меня перед ними как дрессированное животное: «Взгляните на эту харю! Шпик… Плюнуть хочется…» и т. д.» (т. л. д.).

Свидетель Курутов, участвовавший по поручению Либенсона в следствии по делу Кедрова, показал:

«При допросах Кедрова Либенсон всячески оскорблял его, ругаясь нецензурно и называя шпионом, провокатором, предателем. Все это сопровождалось сплошным матом…

…Однажды, когда мною был вызван Кедров для очередного допроса, он, показывая разорванную гимнастерку, рассказал, что Либенсон на допросе схватил его за грудь, бил о стенку спиной, в результате чего порвал гимнастерку» (т. л. д.).

О преступных методах следствия, применявшихся к Кедрову, дает представление его заявление, адресованное секретарю ЦК коммунистической партии А. А. Андрееву, датированное Кедровым 19 августа и скрытое от ЦК сообщниками Берия. В этом заявлении Кедров пишет:

«Из мрачной камеры Лефортовской тюрьмы взываю к Вам о помощи. Услышьте крик ужаса! Не пройдите мимо! Заступитесь! Помогите уничтожить кошмар допросов… Я невинно страдаю. Поверьте! Время рассудит. Я не агент, не провокатор царской охранки, не шпион, не член антисоветской организации, в чем меня обвиняют, основываясь на клеветнических заявлениях, и никаких других преступлений в отношении партии и родины я никогда не совершал.

Я не запятнанный ничем старый большевик, честно боровшийся (без малого) 40 лет в рядах партии на благо и счастье народа.

Пятый месяц тщетно прошу предъявить мне конкретные обвинения, чтобы я мог их опровергнуть. Тщетно прошу записать следствие факты моей жизни, опровергающие указанные выше обвинения. Напрасно.

В ответ я слышу одни и те же слова: «Расскажите о своей вражеской работе, иначе плохо будет, будем давить, бить, сломим упорство».

С первых дней нахождения моего в суровой Сухановской тюрьме начались репрессии — ограничение времени сна 1–2 часами в сутки, лишение выписки продуктов, книг, прогулок, даже отказ в медицинской помощи и лекарствах, несмотря на мое тяжелое заболевание сердца.

С переводом меня в Лефортовскую тюрьму круг репрессий расширился. Меня заставляли стоять часами до изнеможения в безмолвии в кабинете следователя, ставили, как школьника в старой школе, лицом в угол, трясли за шиворот, хватали за бороду, дважды сажали в карцер, вернее погреб, совершенно сырое и холодное помещение с замурованным наглухо окном. На первых допросах меня били по щекам за то, что я заявляю, что я честный большевик и что никаких фактов о моей преступной работе у них нет и не может быть. Теперь мне, 62-летнему старику, следователь угрожает еще более тяжкими и жестокими мерами физического воздействия.

Они уже не в состоянии осознать свою ошибку и признать незаконность и недопустимость своих поступков в отношении меня. Они ищут оправдание им в изображении меня злейшим, не разоружившимся врагом, настаивая на усилении репрессий. Но пусть знает партия, что я невиновен и никакими мерами не удастся верного сына партии, преданного ей до гроба жизни, превратить во врага.

Но у меня нет выхода. Я бессилен отвратить от себя надвигающиеся новые тяжкие удары. Всему, однако, есть предел. Я измотан вконец. Здоровье подорвано. Силы и энергия иссякают! Развязка приближается!

Умереть в советской тюрьме с клеймом презренного предателя и изменника Родины — что может быть страшнее для честного человека! Какой ужас! Беспредельная горечь и боль сжимают судорогой сердце. Нет! Нет! Это не случится, не должно случиться, — кричу я. — Партия и советское правительство и нарком Л. П. Берия не допустят совершиться такой жестокой несправедливости.

Убежден, что при спокойном, беспристрастном расследовании, без отвратительной ругани, без злобы, без жутких издевательств необоснованность обвинения будет легко установлена.

Я глубоко верю, что правда и справедливость восторжествуют. Я верю, верю!

М. Кедров».

Несмотря на бесчеловечные издевательства и пытки, примененные к нему, М. С. Кедров упорно не хотел давать ложных компрометирующих его показаний, уличая следствие в фальсификации следственных материалов и вызывая злобу у Либенсона и Мешика.

Продолжая свои показания от 5 января 1940 г., Кедров писал:

«Чем больше обнаруживалась полная несостоятельность и недоброкачественность предъявленных мне обвинений, тем больше росли раздражение, злоба и ненависть против меня со стороны руководителей следствия — Мешика и Либенсона, тем усиливались меры воздействия» (т. л. д.).

После того, как Кедров на одном из допросов заявил, что он не совершил никаких преступлений, а всегда был верным сыном партии, он был брошен полураздетым в сырой и холодный карцер, представлявший собой темный, без окон погреб с глухими стенами.

На жалобу Кедрова, что он может погибнуть в результате бесчеловечного к нему отношения, Либенсон цинично ответил:

«Кабы сдох! Сразу бы прекратили дело за смертью обвиняемого».

В ответ на просьбы Кедрова о медицинской помощи по указанию Либенсона он был помещен в карцер на трое суток.

По поводу условий содержания его в карцере Кедров в своих показаниях пишет: «…Это был не карцер, а форменный погреб, сырой, холодный с замурованным наглухо окном. Пол совершенно мокрый, загаженный экскрементами. Держали меня в подобном помещении в одном нижнем белье после перенесенной мной тяжелой гангрены ноги, это являлось совершенно ненужной жестокостью, грозившей рецидивом и ампутацией ноги» (т. л. д.).

В отдельных случаях, когда Кедрова допрашивал участвовавший в следствии и подчиненный Либенсону следователь Адамов, Либенсон и Мешик специально приходили на допрос, чтобы избивать Кедрова.

Допрошенный по этому поводу Адамов показал:

«…Когда я допрашивал Кедрова, он содержался в Лефортовской тюрьме.

Во время одного из допросов в июле 1939 г. ко мне в кабинет зашли Мешик и Либенсон, и Мешик спросил Кедрова: «Ну как, признаешься, старый черт!». На это

Кедров ответил, что ему признаваться не в чем, и он ни в чем не виноват. После этого Мешик и Либенсон избили Кедрова и вышли из кабинета» (т. л. д.).

Необходимо указать, что в архивном деле по обвинению М. С. Кедрова имеются четыре протокола допроса, проведенные с участием Либенсона. Однако, как видно из личного тюремного дела М. С. Кедрова, только Либенсон вызывал его «на допрос» 55 раз (т. л. д.).

Пытки и издевательства не сломили волю М. С. Кедрова. Ложных показаний, угодных Либенсону и Мешику, он не дал.

На сфальсифицированное Либенсоном обвинение в измене Родине, вредительстве и других контрреволюционных преступлениях Кедров ответил:

«…Категорически отрицаю предъявленное мне обвинение. Я виновным себя не признаю… Заявляю, что вся моя жизнь и преданная работа партии большевиков в течение 38 лет является убедительным опровержением предъявленных мне обвинений» (т. л. д.).