Игорь Латышев - «Дух Ямато» в прошлом и настоящем

Возникает естественный вопрос: почему же «миролюбивая» политика Хирота приводила к таким странным результатам? Кое-где автор делает попытку упрекнуть в этом военных, однако каждый раз, разобравшись во всех обстоятельствах глубже, не находит конкретных виновных. Нельзя же, например, обвинять в той же нанкинской резне командующего Квантунской армией генерала Мацуи, поскольку он отвечал только за общий стратегический план. Принц Асака, один из заместителей Ма-цуи, вообще прибыл в армию только за десять дней до этих печальных событий. Многие командиры были убиты или ранены в предшествующих боях и не могли поддерживать дисциплину в войсках. Так что все произошло помимо воли японского командования и правительства. Захват Маньчжурии, война с Китаем, а затем и Тихоокеанская война — все это представляется автору следствием какого-то рокового стечения обстоятельств. Правящие круги Японии во главе с самим императором были постоянно полны благих намерений, но почему-то каждый раз в соответствии с известным изречением, этими намерениями оказывалась вымощена дорога в ад. Японское правительство как его изображает автор, заслуживает только сочувствия. Например, при захвате Мукдена армия игнорировала указания г пннстерства иностранных дел, ссылаясь на то, что подчиняется непосредственно императору. Между тем император Хиро-хнто был «удивлен и огорчен» развитием «инцидента», о чем говорил одному из своих придворных — Окамото Аискэ [16, с. 79]. Военный министр Каная Хандзо, по-видимому, был также «огорчен» развитием событий. Он ездил во дворец с извинениями и посылал своих представителей в Маньчжурию с целью утихомирить тамошнее командование. Премьер-министр Вака-цуки жаловался, что армия вышла из-под контроля правительства, высказывалось даже мнение, что Квантунская армия — это не японская армия, а совершенно независимая сила. Когда до командующего Квантунской армией генерала Хондзё, который, скорбя о том, что события приняли такой необратимый характер, предавался чтению сутр и благочестивым размышлениям, дошли слухи о подобных высказываниях, он «в ужасе заплакал» [16, с. 79]. Так трогательно выглядит в изложении Сирояма история разбойничьего захвата Маньчжурии.

Если судить по данной книге, в Японии вообще не было сил, которые действительно стремились бы развязать войну. «Настаивая на „вооруженной дипломатии“, — пишет Сирояма, — ни Мацуока Ёсукэ, ни Ёсида Сигэру, ни даже, в сущности, сам Танака Гиити не имели в виду действительно прибегать к вооруженной силе. Они ставили своей целью охрану и расширение прав и интересов Японии на основе дипломатических переговоров, поддержанных реальной силой» [16, с. 70]. Наличие же у Японии «прав и интересов» в Маньчжурии и Китае представляется автору несомненным. В доказательство оя приводит «неопровержимые» факты: японцы реконструировали ЮМЖД, начали строительство шахт и рудников, но главное — в районах, «охраняемых Квантунской армией», царили мир и спокойствие, в то время как на остальной территории Китая бесчинствовали «бандиты» и не было твердой власти, которая «могла бы гарантировать безопасность населению». А если вез-го этого кому-то покажется недостаточным, у автора наготове и другие убедительные аргументы. Нельзя не учитывать, пишет он, что для многих в Японии «бесхозные земли» Маньчжурии представлялись землей обетованной. Офицеры Квантунской армии были «воодушевлены благородной идеей» создания «основанного на принципах справедливости» совершенно нового государства, в котором будет царить «гармония между пятью народами». Эта «романтическая мечта» создания «рая для азиатских народов» захватила многих простых людей Японии Г16, с. 82–83].

Таким образом, в сущности, не в чем обвинять и тех рядовых офицеров, из-за которых так горько плакал генерал Хон-дзё.

Не может автор также обнаружить и виновных в развязывании войны с Китаем. Дело в том, что подписание соглашения между гоминьданом и Коммунистической партией Китая настроило «общественное мнение» Японии против Китая. В такой обстановке достаточно было искры, чтобы разгорелся пожар. Эта искра вспыхнула в Пекине, на мосту Марко Поло, причем автору до сих пор неясно, кого винить в столкновении — «анти-японские элементы» или японских солдат. Сомнения Сирояма вызываются, по-видимому, тем, что ему неизвестна древнеримская формула «Cui bono? Cui prodest?». Сирояма не жалеет усилий, чтобы доказать, что японское правительство сделало якобы все возможное, чтобы предотвратить войну. Премьер-министр принц Коноэ публично заявил, что-де Япония не ищет повода, чтобы прибегнуть к силе, и будто бы не имеет никаких территориальных претензий к Китаю. Хирота в качестве министра иностранных дел внес свой вклад, стремясь урегулировать конфликт путем переговоров. Однако, когда в течение двух (!) последующих дней не было достигнуто никаких «реальных результатов», все то же таинственное «общественное мнение» стало склоняться в пользу необходимости эффективной «защиты японских граждан», находившихся в Китае. Но и тут японское правительство, верное своему неизменному стремлению к миру, «потребовало» от военного министра, чтобы посылаемые в Китай дополнительные войсковые соединения были «минимальными». Это ли не стремление к миру! Больше того, оказывается, посылка войск имела целью «подтолкнуть» Китай за стол переговоров. Автор искренне сожалеет, что возникновение новых инцидентов, во время которых в одном месте китайские войска обстреляли японцев, мирно чинивших телеграфную линию, в другом — убили японского офицера и т. п., сделало невозможным урегулирование конфликта дипломатическим путем. Создается полное впечатление, что в развязывании войны с Китаем виноваты не японские милитаристы, а сами китайцы. Подобная трактовка причин захвата Маньчжурии и начала войны с Китаем, думается, не могла бы вызвать возражений и во времена правления милитаристской клики.

В том же ключе трактуются и такие исторические события, как, например, заключение правительством Хирота «антикоминтерновского пакта» с фашистской Германией. «Примерно в это время в далекой Германии шла подготовка плана, который в последующие годы бросил тень не только на жизнь Хирота, но и на судьбу всей Японии» [16, с. 152]. Видимо, и это событие произошло помимо воли правящих кругов Японии. Впрочем, Сирояма дает понять читателям, что вообще не совсем правильно говорить о «тени» в связи с заключением «антикоминтерновского пакта». В тот период, пишет он, «не подлежит сомнению», что «угроза с Севера» возросла, и «предотвращение коммунистического проникновения рассматривалось как самоочевидное требование национальной политики» [16, с. 154].