Игорь Латышев - «Дух Ямато» в прошлом и настоящем

Самоубийство Анами, совершенное им в строгом соответствии с кодексом бусидо, описано в книге во всех подробностях, с чувством благоговейного восхищения. Сообщается, что Анами решил умереть на рассвете 15 августа, не желая услышать назначенное на полдень объявление о капитуляции. Ночь перед самоубийством Анами, демонстрируя необыкновенное самообладание, приводит в приятной беседе за чашкой сакэ со своим родственником и другом подполковником Такэсита. Перед светом он облачается в самое дорогое сокровище, которое у него есть, в рубашку, подаренную ему самим императором еще в то время, когда он служил в императорской гвардии, — и садится на террасе лицом к дворцу. Здесь он пишет свое прощальное стихотворение и вспарывает живот опытной рукой фехтовальщика на мечах. «Анами жил и умер, — говорится в книге, — как японец, как самурай, как человек, достойный уважения» [14, с. ЗЮ]. В таких патетических выражениях под водится итог деятельности одного из лидеров преступной милитаристской клики, виновной в смерти миллионов людей. Авторы не делают ни малейшей попытки дать объективную политическую оценку той зловещей роли, которую японская военщина сыграла в истории не только соседних стран, но и своего собственного народа. Напротив, представители милитаристской клики выведены в книге не как военные преступники, а как люди, заслуживающие всяческого уважения, мужественные защитники родины, унаследовавшие дух своих предков-самураев.

Отдельные высказывания авторов вызывают в памяти формулировки известной книги Нитобэ Инадзо «Бусидо. Душа Японии», изобилующей изречениями вроде следующих: «Все благие дары неба расцветали благодаря самураям… они создали морально-этическую норму для всего народа и дали ему образец для подражания… воплощением прекрасного идеала всей нации сделался самурай» и т. п. (15, с. 160–161]. По-видимому, авторы «Самого длинного дня Японии» полностью солидарны с теми, кто хотел бы возродить представление об идеологии самурайства как о высшем проявлении японского национального духа. Любопытно, кстати, отметить тот факт, что для одного из введенных в обращение банкнотов нового образца правительством Японии выбран портрет Нитобэ Инадзо, создавшего в своей книге апологию самурайства.

В «Самом длинном дне Японии» можно проследить также тенденцию к возрождению идеологии тэнноизма — другой важнейшей составляющей японского национализма. В японской прогрессивной литературе первого послевоенного периода со всей остротой ставился вопрос об ответственности императора за войну. Хотта Есиэ в романе «Памятник» устами своей героини говорит: «Главное командование, по сути дела, не более как шайка бандитов, а император всего-навсего главарь этой шайки» [6, с. 67]. Йсикава Тацудзо в романе «Тростник под ветром» пишет: «Уповая на „защиту неба и помощь богов“ все они стремились избежать личной ответственности за поражение». Он вскрывает фальшь манифеста о капитуляции, в котором необходимость принятия Потсдамской декларации лицемерно мотивируется «заботой о спокойствии подданных» и ни словом не упоминается о лежащей на императоре ответственности за бессмысленные жертвы, понесенные японским народом [3, с. 521–522]. Об этом же писали в своих произведениях Нома Хироси, Гомикава Дзюмпэй, Оока Сёхэй и многие другие прогрессивные писатели Японии.

Однако оценка роли императора в рассматриваемом нами произведении представляет собой разительный контраст с приведенными выше высказываниями. Авторы, которые в других случаях не избегают исторических экскурсов, хранят глубокое молчание по поводу деятельности императора в предвоенный и военный периоды, зато всеми силами стараются доказать, что в критический момент император оказался в центре борьбы за прекращение войны и определил ее исход как «человек, который был призван судьбой решить вопрос спасения страны» [14, с. 301. В книге настойчиво подчеркивается, что император, озабоченный исключительно благом своего народа, «считал свою личную безопасность второстепенной по сравнению с задачей немедленного прекращения войны» [14 Приводятся воспоминания многочисленных государственных деятелей того времени, выражающих восхищение самоотверженностью императора, желавшего прекращения кровопролития, хотя безоговорочная капитуляция могла поставить под угрозу его положение [14, с. 89].

Император изображен не только как мудрый государственный деятель, так сказать, отец народа, но и как эзотерический источник всего истинного и нетленного. По утверждению авторов, японский народ «верил не только в божественное происхождение императора, но и в божественность его самого» [14, с. 20]. Для народа «он воплощал своей священной особой священное единство, именуемое Японией» [14, с. 31]. Для того чтобы остановить армию и народ, якобы рвавшихся отдать свои жизни, была необходима «волшебная сила», которой обладал только император [14, с. 29]. Только его голос, «голос журавля», мог остановить народ. Он один мог принять на себя «ог-ветственность за будущее Японии и дать отчет в успехе или неудаче своим божественным предкам» [14, с. 93].

Все выведенные в книге лица относятся к императору как к совершенно особому существу. Члены Верховного военного совета, выслушав решение императора о капитуляции, плачут. Тот факт, что император готов сам зачитать рескрипт, воспринимается всеми окружающими почти как акт святотатства по отношению к его священной особе. Директор Управления информации Симомура, сообщая сотрудникам о решении императора, плачет. Присутствующий при этом корреспондент газ-ты «Асахи», сам не отдавая себе в этом отчета, тоже плач «Это было время слез», — говорят авторы.

Подобное восприятие окончания войны не имеет ничего общего с тем радостным чувством освобождения, ощущением «нового старта», о котором писала Миямото Юрико и которое нешло отражение в произведениях многих прогрессивных писателей… Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Описывая агонию «Великой империи Ямато», авторы ограничились событиями, происходившими в узком кругу правящей верхушки, представители которой и в самом деле имели основания сожалеть о прошлом и опасаться будущего. В книге полностью отсутствует позиция демократических сил Японии, их как оы шествует.

В этом же ключе поданы исторические факты и в романе Агава Хироюки «Ямамото Исороку» (1965), посвященном, как это явствует из заглавия, жизни погибшего в 1943 г. командующего объединенной эскадрой, Японская прогрессивная критика отмечала идеализацию образа адмирала Ямамото, который изображен не только как герой, но и как человек либеральных взглядов, противник «тройственного пакта» и Тихоокеанской войны [7, с. 57].