Иван Мошляк - Вспомним мы пехоту...

А в Европе уже грохотала вторая мировая война. Фашистская Германия напала на Польшу. Против Германии вступили в войну Англия и Франция. Войну эту называли «странной», потому что воюющие стороны укрылись в глубоких бункерах противостоящих друг другу линий Мажино и Зигфрида и не предпринимали активных боевых действий.

Мы, слушатели Военной академии имени М. В. Фрунзе, в перерывах между занятиями спорили, взвешивали шансы сторон, блистая эрудицией, проводили исторические параллели, сравнивали услышанные на лекциях и вычитанные в специальных изданиях тактико-технические данные воюющих армий, оценивали их потенциальные возможности, пели отходную маневренной войне, ибо стояние на линиях Мажино и Зигфрида свидетельствовало — как нам казалось — о победе идей позиционной войны. И никому из нас в голову не приходило, что через каких-нибудь полтора года мы станем участниками величайшей маневренной войны, по масштабам и ожесточению не сравнимой ни с какой другой, войны, которая охватит тысячекилометровые пространства от Баренцева до Черного морей и от Буга до Волги. Мы не могли этого предполагать не только потому, что верили: на удар врага Красная Армия немедленно ответит десятикратной силы ударом и будет вести войну только на вражеской территории. Но и потому, что недавно наша страна заключила с Германией договор о ненападении сроком на десять лет.

И все же мы чувствовали: Советское правительство настороженно относится к действиям Гитлера. Отсюда и стремление обезопасить Ленинград от удара со стороны Финляндии.

Надо сказать, что военный конфликт с этой страной назревал уже давно. Маннергеймовское правительство, отвергая миролюбивые предложения Советского Союза, преднамеренно шло на обострение обстановки. Финская военщина то и дело устраивала провокации на советско-финляндской границе, которые и привели к вооруженному конфликту.

Медленные темпы продвижения наших войск, штурмовавших линию Маннергейма, многих разочаровали. Но такое разочарование в конечном счете охлаждало горячие головы, заставляло серьезнее подходить к проблемам будущей войны, основательнее готовиться к защите Родины. В самом деле, а что, если нам придется столкнуться с гитлеровской армией, одной из сильнейших в мире?

Угроза такого столкновения не располагала к шапкозакидательству. И все же шапкозакидатели находились. А нередко и поощрялись. Потому что шапкозакидательство выглядело как бесстрашие перед лицом потенциального противника, а трезвая оценка его сил и возможностей воспринималась подчас как неверие в силы и возможности Красной Армии. А в ее способности разбить любого противника никто из нас не сомневался. Те, кто участвовал в боях у озера Хасан, на Халхин-Голе, те, кто брал линию Маннергейма, хорошо знали стойкость и беззаветную отвагу наших воинов, их политическую сознательность и высокий боевой дух. Бесспорно, у нас были и недостатки, например сравнительно малая скорострельность стрелкового оружия, отсутствие должных навыков борьбы с танками противника. Но подобные недостатки многим из нас казались незначительными и легкоустранимыми. Это, конечно, было наше заблуждение. И жизнь вскоре развеяла его, преподав нам жестокий урок.

Сдав экзамены за второй курс, в середине июня 1941 года, уже в звании майора, я впервые отправился в санаторий на Черноморское побережье Кавказа. Настроение было приподнятое, отпускное. Впереди целый месяц беззаботной курортной жизни, купание в море, странствия по горам, встречи с новыми людьми.

Обосновавшись в палате и познакомившись с соседом, пожилым подполковником, я повесил в шкаф гимнастерку и галифе, туда же уложил сапоги и, облачившись в серые гражданские брюки и белую рубашку «апаш», отправился осматривать живописные окрестности санатория. Целый месяц я мог теперь чувствовать себя гражданским лицом, забыть о субординации, о постоянной подтянутости, которой требовала военная форма. Отдых, настоящий отдых…

Где-то на третий или четвертый день санаторной жизни я спросил за завтраком у своего соседа по палате, какой сегодня день. Федор Николаевич — помнится, так звали подполковника — добродушно улыбнулся и прогудел:

— Вот говорят, счастливые часов не наблюдают.

А наш брат отдыхающий не то что часов — и дней не наблюдает. Весь отпуск за одно сплошное воскресенье идет. Сегодня, кстати, и по календарю воскресенье. После обеда экскурсия, кажется, на катере предполагается. Едешь?

— Как же, еду. А вы?

— Качку не переношу, да и треск этот моторный не по мне. Лучше я в горы подамся — благодать. — Он поднялся. — Ну как, Иван Никонович, на море идем?

— Идем, — согласился я.

Часов до двенадцати мы валялись на пляже, купались. Жара стала невыносимой, и, выбравшись из воды, мы решили подняться в санаторий, почитать под сенью пальм. Свернули на главную аллею, смотрим — нам навстречу дежурная сестра. Запыхалась, в округлившихся глазах — страх…

— Товарищи!.. Важное правительственное сообщение… Война… С Германией…

Мы с Федором Николаевичем переглянулись.

— Подождите, успокойтесь, — строго сказал подполковник. — О чем сообщение? С кем война?

Сестра глубоко вздохнула:

— Сейчас передали по радио… Сегодня в четыре часа немцы перешли границу… на всем протяжении… Бомбили Киев, Севастополь… Ой что же это делается! — Она зажмурилась и сжала ладонями виски.

Сознание того, что случилось непоправимое, что вдоль западной границы уже идут бои, обожгло мое сердце. Как-то не совмещалось: солнечный полдень, сверкающее море, раскатистый смех на соседней аллее и война. Так не бывает…

Несколько мгновений я стоял как вкопанный, обуреваемый этими мыслями, а потом словно очнулся. Взглянув на себя, я увидел, что стою в легких сандалиях, в серых брюках, белой рубашке, с полотенцем через плечо. Лицо мое вспыхнуло от ощущения стыда. Вероятно, такое же чувство испытал и подполковник. Точно по команде мы сорвались с места и помчались к санаторию. В вестибюле, в коридорах раздавались голоса, хлопали двери. Кто-то из отдыхающих, уже облаченный в военную форму, выходил от главного врача. Влетев в палату, мы сбросили нашу гражданскую одежду и уже через минуту топтались у зеркала, одергивая и оправляя гимнастерки.

— Немедленно на вокзал, в автобус — и на вокзал, — вытащив из шкафа чемодан и бросая в него вещи, сказал Федор Николаевич.

— Во сколько поезд на Москву, не помните, товарищ подполковник? — запихивая в свой чемодан гражданскую одежду, поинтересовался я.

— Садимся на первый же, идущий на север, — отозвался Федор Николаевич. — Я, брат, гражданскую прошел, по военным дорогам поколесил. У них расписание такое: прыгай на первый попавшийся, хоть товарный, а то накукуешься досыта…