Савелий Ямщиков - Спасенная красота (рассказы о реставрации памятников искусства)

Одновременно с Н. Д. Мыльниковым в Угличе работал не менее интересный и талантливый мастер Иван Васильевич Тарханов, подписывавшийся на портретах как «живописец и коллежский регистратор». Во время подготовки выставки научным сотрудником Ярославского художественного музея С. И. Ленкиным были найдены новые сведения об этом почти забытом портретисте.

Портреты Тарханова отличаются от произведений Мыльникова большим тематическим и композиционным разнообразием. Правда, за счет внешней усложненности портреты угличского мастера менее индивидуальны по внутренним характеристикам. Отличаются они и несколько жестким рисунком, и более декоративным звучанием цвета по сравнению с работами ярославского портретиста, в которых преобладают мягкие тональные отношения.

Особое место на выставке занимал детский портрет. Мир ребенка — особый, в нем все строится на откровенности, душевной непосредственности, простоте и гармонии. Именно таким — в своей первозданной ясности — предстает он в работах провинциальных художников, например, в парных портретах мальчиков с цветком и с яблоком из Ярославского художественного музея. Три портрета детей Темериных, исполненные Павлом Колендасом (Переславль-Залесский историко-художественный музей), своей композицией несколько напоминают парадные портреты XVIII века. Но сходство ограничивается лишь стремлением автора представить зрителю своих юных героев. Творческая манера художника и сама трактовка образов свидетельствуют, что перед нами произведение провинциальной портретной живописи первой половины XIX века.

Еще одно имя в истории русского искусства открыто музейными работниками Костромы и московскими реставраторами. Свыше ста разных живописных полотен, несколько сот графических листов, интересные образцы глиняной скульптуры, дневниковые записи, литературные произведения — все, что сохранилось из богатого творческого наследия неизвестного до недавнего времени художника Ефима Честнякова, собрано специальными экспедициями в Кологривском районе Костромской области. Несколько лет понадобилось реставраторам, чтобы восстановить сильно пострадавшие от времени произведения и подготовить первую выставку Ефима Честнякова.

Судьбы художников складываются по-разному.

Уделом некоторых бывает громкая слава, прижизненный успех и всеобщее признание. Трудные, полные борьбы и лишений дороги ведут других мастеров к вершинам.

«Искусство одно, видов — тысячи». Перефразируя знаменитое изречение, можно сказать: «Искусство одно, судеб — тысячи». И жизнь крестьянского художника Ефима Честнякова — одна из тысяч этих творческих судеб. Нелегкая жизнь человека, влюбленного в искусство. Счастливая судьба художника, который нашел свой, неповторимый путь служения прекрасному.

Ефим Честняков прожил без малого девяносто лет, почти не покидая родную деревню Шаблово. Здесь он начал рисовать, «сходил» ненадолго в город поучиться сложной науке изобразительного искусства и «окруженный хором муз» вернулся навсегда к берегам речки Унжи. Герои, хотя навряд ли их можно величать столь торжественно, всех картин Честнякова — шабловские крестьяне. С ними он пахал и сеял, делил повседневные заботы крестьянские. Ефим Честняков знал и любил деревенских жителей, и потому нет в его картинах даже малейшего намека на стилизацию.

Художник не идеализирует, а воспевает труд земледельца, прославляет красоту человека деревни.

В творчестве Ефима Честнякова многое от народной песни. И чаще всего он поет свои песни детям. Нет в русском искусстве второго художника, который смог так тонко передать оттенки детских настроений, запечатлеть ребяческую улыбку, раскрыть душу маленьких деревенских жителей. Дети на картинах Честнякова чувствуют себя в сказке как в жизни, а в жизни — как в сказке. Взрослые персонажи честняковских полотен часто похожи на детей, а может, это дети стараются подражать взрослым.

Недаром шабловский художник называл себя полушутливо: «Ефим Честняков — рыцарь сказочных чудес».

Знакомство с искусством Ефима Честнякова стало настоящим праздником и для любителей прекрасного, и для специалистов. Посетители выставок в Москве, Ленинграде, Костроме, Турине, Флоренции и Париже, где экспозиция шабловского живописца пользовалась особым успехом, дивились сказочным феям с лицами крестьянских девушек, веселым праздничным шествиям по деревенским улицам.

Признание пришло к мастеру.

Ефим Честняков. Фотография начала XX века.

Жил-был добрый и бескорыстный человек. Он создал крылья свободы, прилетел к людям, оставшимся на одиноком острове, и помог сделать им такие же крылья. И поднялись они все в высь голубую и, как лебеди белые, прилетели в страну сказки. Она была очень красивая, и хотелось им пожить здесь, в красоте и музыке, и летать было очень хорошо... И поняли эти люди, что не нужно им ни богатства, ни других наслаждений, что счастье — в этом полете. «И они поднимались на белых крыльях своих в небесный простор и гуляли в лучах сияющего солнца...»

Таким же окрыленным человеком был Ефим Васильевич Честняков, написавший эту «Сказку о крылатых людях». Окрыленным красотой, которую он не только умел увидеть вокруг, но носил в душе своей как любовь к родному краю и людям, как добро и радость, которые он всем дарил. Из этой душевной красоты и щедрости произрастало и его искусство, слава о котором пришла к нам из маленькой деревушки Шаблово, где художник жил, от его односельчан, не только почитающих его доныне, но преисполненных гордости оттого, что знали его, что вместе с ними пахал и сеял, а учился у самого Репина. И это умение радоваться и гордиться, почитать и беречь — тоже от Ефима, потому что учил их этому он. Ни для славы учил — о ней и не думал, даже самого слова не любя — считал, что «им увлекаются многие, мешая спокойствию ближнего». Для того учил, чтобы возвысить людей в радости и гордости. И чтобы берегли родную землю и все прекрасное на ней, и сами творили красоту.

Люди, окрыленные красотой и наделенные душевной щедростью, излучают свет даже после того, как уйдут из жизни. Словно, уходя, растворяют вокруг свою любовь, и она передается каждому, кто прикоснется к земле, к природе, которую они любили, к тому заветному, чем жили.