Пол Кеннеди - Взлеты и падения великих держав. Экономические изменения и военные конфликты в формировании мировых центров власти с 1500 по 2000 г.

Однако к 1968 году собственная политическая карьера де Голля сильно пострадала в результате волнений студентов и рабочих. Напряжение, вызванное модернизацией и пока еще сравнительно скромным размером французской экономики (3,5% мирового производства в 1963 году) {913} 913 См. [48, р. 304]. , означало, что страна была еще недостаточно сильна, чтобы играть ту важную роль, которую отводил ей генерал. Какие бы особые соглашения он ни предлагал Западной Германии, та не осмеливалась порвать свои прочные связи с США, от которых так сильно зависели политики в Бонне. Более того, жестокое подавление Россией чехословацких реформ в 1968 году доказало, что восточная сверхдержава не собиралась разрешать своим сателлитам вести независимую политику и тем более вступать в возглавляемую французами общеевропейскую конфедерацию.

Тем не менее при всем своем высокомерии де Голль олицетворял и ускорял тенденции, которые невозможно было остановить. Вооруженные силы западноевропейских стран, несмотря на свою военную слабость в сравнении с США и СССР, стали гораздо крупнее и мощнее, чем в послевоенные годы; из этих стран две обладали ядерньщ оружием и разрабатывали системы доставки. С экономической точки зрения (что мы подробно рассмотрим ниже) «восстановление Европы» прошло с блеском. Кроме того, несмотря на вторжение России в Чехословакию (1968), характерная для холодной войны эра разделенности Европы на два изолированных блока близилась к концу. Проводимая Вилли Брандтом выдающаяся политика примирения с Россией, Польшей, Чехословакией и особенно режимом ГДР (который поначалу очень неохотно шел на сближение) с 1969 по 1973 год, главным образом на основе принятия границ 1945 года как постоянных, ознаменовала период расцвета контактов между Востоком и Западом. Западные инвестиции и технологии преодолевали железный занавес, и эта «экономическая разрядка» также давала побочные результаты в виде культурного обмена, Хельсинских соглашений (1975) о правах человека, усилий, направленных на избегание военных недоразумений в будущем и на обоюдное сокращение вооружений. Сверхдержавы, исходя из собственных соображений, с неизбежными оговорками (особенно с советской стороны) дали на все это свое благословение. Но, возможно, самым значительным обстоятельством было беспрестанное давление самих европейцев, призывавших к сближению между государствами; по этой причине, даже когда отношения между Москвой и Вашингтоном охладели, СССР или США едва ли могли остановить данный процесс {914} 914 См. [696, р. 354ff, 408ff; 152; 1288; 440; 1351; 479]. .

Американцам было намного проще, чем русским, приспособиться к новой плюралистической международной обстановке. Антиамериканские жесты де Голля не шли ни в какое сравнение с напряженными китайско-советскими пограничными столкновениями, упразднением двусторонней торговли, идеологическими выпадами и дипломатическим соперничеством по всему земному шару, из-за чего к 1969 году некоторые эксперты пришли к выводу о неизбежности русско-китайской войны {915} 915 См. [1129]. . Как бы сильно американской администрации ни претили действия Франции, они вряд ли требовали переброски вооруженных сил. Так или иначе, НАТО пока сохранял за собой право на пролеты над Францией и тбпливный трубопровод, пересекавший территорию страны, а Париж соблюдал особые оборонные договоренности с ФРГ, так что его войска могли быть задействованы в случае нападения стран — участниц Варшавского договора. Наконец, в американской политике после 1945 года существовала фундаментальная аксиома о том, что сила и независимость Европы (то есть независимость от русского влияния) служат долгосрочным интересам США и помогают облегчить бремя военных расходов, даже если такая Европа может стать экономическим и, возможно, дипломатическим конкурентом Соединенных Штатов. Именно по этой причине Вашингтон поощрял любые шаги к европейской интеграции и призывал Великобританию присоединиться к ЕЭС. Россия, напротив, не только утрачивала чувство военной безопасности в случае появления на Западе мощной конфедерации, но и беспокоилась о том притяжении, которое могло бы увлечь Румынию, Польшу и других сателлитов. Политика избирательной разрядки и экономического сотрудничества с Западной Европой допускалась Москвой не только ради технологических и торговых выгод, но еще и потому, что она могла отдалить европейцев от американцев, а также из-за китайской угрозы на азиатском фронте. Однако в долгосрочной перспективе процветающая и возрождающаяся Европа, способная затмить СССР во всех аспектах, кроме военного (а возможно, сильная даже и в этом), вряд ли соответствовала интересам России {916} 916 Некоторые из этих вопросов рассматриваются в [911]. .

И хотя сейчас мы можем сказать, что США имели лучшие возможности для адаптации к меняющемуся характеру мирового порядка, долгое время после 1960 года это вовсе не было очевидно. Во-первых, имела место хроническая неприязнь к «азиатскому коммунизму»: в глазах многих американцев маоистский Китай занял место хрущевской России как разжигателя мировой революции. Пограничная война 1962 года между Китаем и Индией — страной, которую Вашингтон (как и Москва) хотел привлечь на свою сторону, подтвердила агрессивный имидж Китая, сложившийся в результате столкновений у островов Цзиньмэнь и Мацзу; разрядку между США и Китаем вряд ли можно было вообразить в начале 1960-х годов, когда пропагандистская машина Мао осуждала русских за слабость в кубинском вопросе и подписание договора о частичном запрете ядерных испытаний с Западом. Наконец, с 1965 по 1968 год Китай переживал конвульсии культурной революции, из-за которой страна выглядела хронически нестабильной и еще более противной политикам в Вашингтоне с идеологической точки зрения. Ничто из вышеперечисленного не указывало на «ситуацию, в которой движение к дружеским отношениям с Соединенными Штатами могло выглядеть очень вероятным» {917} 917 [72, р. 355]. См. также [1176; 1252; 1209; 1171, особ. р. 76–104]. .

В первую очередь сами США в те годы содрогались от проблем, вызванных войной во Вьетнаме. Северные вьетнамцы и вьетконговцы на юге казались большинству американцев новыми примерами ползучего азиатского коммунизма, который необходимо было сдерживать силой, чтобы он не причинил еще больше вреда, а поскольку эти революционные силы поощрялись и поддерживались материально Китаем и Россией, то обе эти страны (хотя особенно, наверное, режим Пекина с его жесткой критикой) могли рассматриваться лишь как часть враждебной марксистской коалиции, настроенной против «свободного мира». В самом деле, хотя администрация Джонсона наращивала военное присутствие США во Вьетнаме, политики в Вашингтоне часто задавались вопросом, как далеко они могут зайти, не спровоцировав китайскую интервенцию, подобную той, что случилась в годы войны в Корее {918} 918 См. [412, р. 249–250, 259]. . Китайское правительство в 1960-е годы наверняка горячо спорило о том, станет ли усиливающееся противостояние с Советами на севере таким же грозным, как неизменно набиравшие силу сухопутные и воздушные операции американских военных на юге. Тем не менее, хотя собственные отношения китайцев с этнически отличными от них вьетнамцами традиционно были соперническими и они с большим подозрением относились к крупным поставкам оружия из России в Ханой, большинство политиков на Западе не замечали эту напряженность во время нахождения у власти Кеннеди и Джонсона.