Михаил Гершензон - Николай I и его эпоха

Судился в уголовной палате какой-то дворянин. Уголовная палата предоставила поступок его суждению предводителей и депутатов, почему они и вызваны были все в Пензу. Мой старик Н-в, по обыкновению, заболел, и я должен был отправиться за него. Это было зимой. Помню, что в Пензу я приехал часов около пяти по-полу-дни; начало смеркаться. Не успел еще я разобраться с чемоданом, ко мне в номер ввалилась целая толпа людей, объявивших мне, что они губернаторские музыканты. Конечно, чрезвычайно удивленный этим неожиданным визитом, так как я сам не играю ни на каком инструменте, хоть и страстно люблю музыку, чего они, конечно, знать не могли, так как я в Пензе был пришлец, и очень недавний, я спросил их, чего им нужно. Они отвечали: «Поздравляем с приездом». Я заметил им, что я вовсе не такое важное лицо, чтоб требовалось поздравлять меня с приездом, и думал этим отделаться. Тогда один из них объявил мне, что они содержания от губернатора, кроме квартиры, никакого не получают и должны содержать сами себя, почему и просили пожертвовать им что-нибудь. Я дал им три рубля серебром, чем они, как заметно, остались недовольны, привыкнув, вероятно, получать более крупные приношения.

В доказательство того, что Панчулидзев не церемонился с чужими деньгами, только бы они попали ему в карман, я могу рассказать два случая: один, который я видел сам, другой, который слышал.

Был я однажды в Пензе, не помню по какому случаю. Конечно, день, как служащий, я обязан был явиться к губернатору, почему, облекшись в мундир, поехал к нему. Губернаторский дом в Пензе состоит из трех этажей: s нижнем помещалась канцелярия, в среднем этаже были парадные комнаты; наверху — жилые и губернаторский кабинет. В него вел особый ход прямо из прихожей, по большой лестнице. Когда приезжал кто-нибудь для свидания с губернатором, всех провожали в зал, и там должны были они дожидаться до тех пор, пока губернатор или сам сойдет вниз, или потребует к себе наверх. Войдя в зал, я увидел там только одного молодого человека в черном фраке. Мы разговорились, и он мне сказал, что он сын откупщика в Чембарском уезде, кажется, Ненюков по фамилии; на вопрос мой, зачем он приехал к губернатору, он отвечал, что губернатор вытребовал его, вероятно, потому, что они не доплатили ему оброка. Тут он мне поведал, что все откупщики в губернии (12) платят губернатору по две тысячи рублей в год каждый, что тысячу рублей они внесли, а остальную тысячу рублей позамешкались внести, потому что денег в сборе мало, и что он хочет просить отсрочки, ежели вызван для этого. Через несколько времени его позвали в кабинет, наверх. Не прошло четверти часа, как он сбежал ко мне вниз, в зал, с криками: «Это не губернатор, а..!» — причем волосы у него были растрепаны, платье все в беспорядке, рубашка выбилась из жилета, он прерывающимся от волнения голосом рассказал мне, что когда на требование денег он отвечал Панчулидзеву, что денег в сборе нет, и просил его подождать, — произошла сцена, которую хотя Ненюков и передал мне подробно, но я ее здесь опускаю… Я едва его успокоил… Возвратил ли он — не знаю; знаю только, что лет через десять после того, ехавши из Москвы в Петербург, я имел соседом в почтовой карете (железной дороги еще не было) одного господина. Узнавши его фамилию, я вспомнил, что той же самой фамилии был и чембарский откупщик, и рассказал ему виденный мною случай. Оказалось, что он и есть то самое лицо, с которым я тогда встретился у Панчулидзева; ни я не узнал его, ни он меня. Я спросил его, все ли так было, как я ему рассказал, и он подтвердил, что все было точно так, как я рассказываю теперь.

Другой случай.

Видно, до Петербурга дошли наконец слухи о том, что творится в Пензенской губернии, и туда назначена была ревизия в лице сенатора Сафонова. Сафонов приехал туда вечером нежданно, и когда стемнело, вышел из гостиницы, сел на извозчика и велел себя везти на набережную.

— На какую набережную? — спросил извозчик.

— Как, на какую! — отвечал Сафонов. — Разве у вас их много? Ведь одна только и есть!

— Да никакой нет! — воскликнул извозчик.

Оказалось, что на бумаге набережная строилась уже два года и что на нее истрачено было несколько десятков тысяч рублей, а ее и не начинали. Повторяю опять, я рассказываю здесь слышанное, но за справедливость этого рассказа не ручаюсь. Знаю только положительно, что вследствие сафоновской ревизии Панчулидзев был удален от должности и распубликован сенатом по всей России.

Из записок И. В. Селиванова.

Русская старина, 1880, июнь.

Дела уголовные и гражданские по преимуществу начинались в полиции, зависевшей вполне от губернского начальства, а потом в безобразном, неполном виде передавались в суд для постановления решения. Поступление дел прямо в суд, как следовало бы, обусловливалось весьма немногими случаями. Самого доклада или суждения в суде не было. Исключения из сего были редки. Все зиждилось на секретаре, он и был вершителем дела, он писал журналы, а прочие члены если и являлись в суд, то только для подписи оных. Зауряд журналы для подписи посылались на дом к членам, которые иногда даже и не жили в городах, где были суды, а в уездах. Журналы, смотря по обстоятельствам, впредь до того, пока не были подписаны составляемые на основании оных протоколы, изменялись несколько раз. Сегодня по журналу дело решалось так, а завтра иначе, смотря по тому, куда ветер дул, или чья сторона брала верх, или кто из членов превозмогал других. Самое приготовление дел к докладу, которого в действительности, как выше сказано, не было, обставлено было формами, ни к чему не ведущими и не имеющими разумного смысла. Я говорю о составлении докладных записок, о вызовах к так называемому рукоприкладству и к выслушиванию решения, через публичные ведомости, с назначением на все это весьма продолжительных сроков. Упомянутые записки составлялись без всякого толку. Они почти заключали в себе дословные копии с бумаг, имеющихся в деле, то есть прошений, отзывов, объяснений и документов. Записок этих никто, впрочем, и не читал. Тот, кто хотел изучить дело, мог, как делается теперь, читать подлинные бумаги и документы.

Дела длились в судах по многу лет, дополнялись часто ненужными справками, на которые даже не ссылались и не указывали тяжущиеся стороны, и все это делалось через полицию. Сия последняя просто завалена была и своими делами, и требованиями судов до невозможности.

О незамедлительном исполнении указов суда полиция получала многократные понуждения, подтверждения со строгими выговорами как прямо от суда, так и от губернского начальства, посылаемые часто особыми эстафетами и на счет виновных, но от этого дело не двигалось. Не забудем, что на полиции, кроме того, лежали разбор дел по маловажным проступкам и производство формальных следствий по уголовным делам.