Линн Торндайк - История магии и экспериментальной науки. Римская империя

Вероятно, эти авторы в своих выводах зашли слишком далеко, но, по крайней мере, их труды — это реакция на прежнюю идеализацию классиков. Их взгляды может опровергнуть Фарнелл, который пишет, что «если наши знания о древней вавилонской магии возрастают, то нам не известно ничего определенного о практиках подобного рода у эллинов и соседних с ними народов в тот ранний период, о котором идет речь». И добавляет: «В то время, когда вавилонская магия громко заявляет о себе в великой религиозной литературе и высочайших храмовых ритуалах, греческая магия едва упоминается в старой литературе этой страны, не играет никакой роли в ее гимнах, а в величайших ритуалах находится еще в зачаточном состоянии. Вавилонская магия, по сути свой, демонична; что же касается догомеровской Греции, то у нас нет никаких свидетельств того, что греки того периода были озабочены влиянием демонов, или того, что демонология и экзорцизм были ведущими факторами в их сознании и практиках». Однако Фарнелл признает, что «древняя Эллада, как и более поздняя, хорошо понимала магическое и божественное влияние имени». А вера в силу имени, возникшая ранее веры в существование демонов, и является самым лучшим доказательством того, что магия появилась в том или ином обществе в глубокой древности, поскольку это означало, что человек верил в оперативное воздействие своих собственных слов, не нуждаясь в какой-либо духовной или божественной помощи.

Более того, в одном вопросе ученые, считающие, что в Греции тоже существовала магия, оказались правы. Они утверждают, что в драму магия проникла с помощью комедий Аристофана, они даже готовы согласиться, что она появилась одновременно с ними. Они утверждают, что классическая греческая религия берет свое происхождение в магии; они готовы поспорить, что и греческая философии никогда не была от нее свободна. «То, что Эмпедокл верил в свою магическую власть, — пишет Целлер, — доказывают его собственные произведения». Эмпедокл «утверждал, что он умеет излечивать болезни и возвращать людям молодость, вызывать ветра и усмирять их; насылать дожди и засуху и возвращать к жизни умерших». Если эпитеты, которыми характеризовали Зевса до эпохи Гомера, насыщены магией, то диалог Платона «Тимей» тоже насыщен оккультной наукой и астрологией; и, если Зевс у Фидия изображен как колдун, способный изменять погоду, мы не можем говорить, что причуды Тимея не более, чем плоды поэтического воображения Платона, или пытаться объявить Аристотеля ученым в современном понимании этого слова, искажая смысл его «Истории животных».

Отношение Платона к магии в его «Законах» очень осторожное. Он утверждал, что понять природу ядов (или чар), которые воздействуют естественным путем, могут только врачеватели, пророки и заклинатели; то же самое касается и заклинаний, магических узлов и восковых фигурок, а поскольку другие люди в таких делах не разбираются, то они должны их не бояться, а презирать. Тем не менее, он признает, что убеждать людей в этом совершенно бесполезно, поэтому необходимо принять законы против колдовства. Тем не менее, его собственные взгляды на природу пронизаны, если не идеями, позаимствованными у Магов, то, по крайней мере, понятиями, совпадающими, скорее с магией, чем с современной наукой, и с доктринами, благоприятными для астрологии. Он очеловечивал материальные объекты и смешивал материальные и духовные свойства. Он также, подобно авторам, о которых мы поговорим позже, пытался дать естественное или рациональное объяснение магии — объяснял гадание по печени животных тем, что печень является чем-то вроде зеркала, в котором отражаются образы души, но после смерти всё это исчезает. Он говорит, что основой здоровья и изобилия растительности, животных и людей является «гармоничная любовь» между элементами, а причиной эпидемий и болезней — «любовь распутная». Наука, помогающая понять обе разновидности любви «в отношении обращений небесных тел и сезонов года, называется астрономией», или, скорее, астрологией, чей фундаментальный закон заключается в контроле над низшими созданиями с помощью движения звезд. Платон называет звезды «божественными и вечными животными, вечно неизменными» — эту фразу будут часто повторять в Средние века. «Меньшие боги», которых он, в основном, отождествлял с небесными телами, порождают людей, которые, прожив добродетельную жизнь, возвращаются после смерти на свою звезду и живут там счастливо. Конечно, подобная теория не имеет ничего общего с идеей влияния звезд в момент рождения человека и гороскопами, но, как и она, подчеркивает важность звезд и говорит об их влиянии на человеческую судьбу. А когда в конце своей «Республики» Платон говорит о гармонии или музыке сфер семи планет и о восьмой сфере неподвижных звезд, а также об «оси Необходимости, вокруг которой вращается весь мир», он имеет в виду, что, когда человеческая душа вступает в эту жизнь, её судьбу определяют звёздные пути. Когда в «Тимее» он пишет, что «можно безо всякого труда видеть, что совершенное число времени составляет совершенный год, когда все восемь оборотов… совершаются вместе и заканчиваются одновременно», он, по-видимому, имеет в виду астрологическую доктрину magnus annus (большого года), которая гласит, что после того, как все небесные тела снова займут свое исходное положение, история начнет повторяться во всех своих деталях».

Для Аристотеля звезды тоже были «сущностями сверхчеловеческого разума, объединенными божествами». Они виделись ему более чистыми формами, более похожими на божества, от которых, по-видимому, исходило целенаправленное рациональное влияние на низшие формы жизни на Земле — на этой идее «была построена вся средневековая астрология». [11] У. Уиндельбенд «История философии» Более того, эта теория о второстепенных богах планетных сфер стала основой более поздней демонологии.

Помимо отрывков, посвященных физиогномике, и пифагорейских суеверий или мистицизма, «История животных» Аристотеля включает в себя рассуждения о влиянии звёзд на жизнь животных, о лекарственных средствах, которые они используют, а также об их дружбе и вражде и другие фольклорные или псевдонаучные измышления. Однако, самый древний манускрипт этой работы, дошедший до нашего времени, датируется лишь 12 или 13 веком, и в нем отсутствует десятая книга. Редакторы также отвергли книги седьмую и девятую, последнюю часть восьмой книги, да и ряд других отрывков вызывает у них сомнения. Впрочем, эти нежелательные включения спасают лицо самого Аристотеля, но никак не эллинской науки или философии в целом, поскольку подложная седьмая книга, как считают, была полностью взята из творений Гиппократа, а девятая — из Теофраста.