Сергей Дмитриевский - Сталин [Предтеча национальной революции]

Создать государственную национальную партию, которая сумела бы стать выше эгоизма сословий, групп, лиц, было, конечно, нелегко. Этому опять мешало прошлое людей правонационалистических кругов. Они не были приучены в массе своей к политическому мышлению, не имели ясной и четкой идеологии. К чему была им она? Государственная машина, в которой они работали, складывалась веками. Все было в ней ясно, каждый винтик на месте, каждое движение предусмотрено традицией, канцелярской рутиной, сводом законов. Много думать не приходилось. Управляли по инерции — по инерции повиновались и массы. Не было поэтому жизненного стимула проделывать ту упорную работу, какая была так необходима для революционеров, все будущее которых было связано с возможностью и необходимостью перевернуть вверх ногами существующий строй. Не искали поэтому, как они, «истинной теории», которая обнажала бы социальную материю страны, показывала бы все ее здоровые и больные места, показывала бы, за что надо ухватиться, чтобы привести народную массу в движение. Не старались проверять результаты теоретических размышлений на жизненном опыте масс. Не шли к массам, не старались узнать их, быть узнанными ими, заслужить их доверие, добиться повиновения со стороны народа путем идейного на него воздействия. К чему? Зачем? Народ ведь и так повиновался. Стоило только нажать тот или иной рычажок машины. Словом: ни знания политической теории, ни знания народа, ни умения обращаться с тем и другим прошлая жизнь в людях правонационалистического лагеря не воспитала.

И вот пришла революция. Вековые формы, казавшиеся незыблемыми, стали разрушаться, инерция властвования и повиновения стала исчезать. Нажимали на привычные рычажки, а они не действовали. Масса не повиновалась уже просто, как прежде, а спрашивала: а почему?.. Так пытливый ребенок спрашивает у отца объяснения самой простой, самой обыкновенной вещи, а отец, считающий, что он знает все, становится в тупик, именно потому, что это вещь самая обыкновенная и простая и он никогда над ней серьезно не задумывался, а брал ее как факт. Так стали в тупик и люди правонационалистических кругов. Они выросли в мире определенных твердых понятий. Родина, государство, война, долг, собственность. Как можно не понимать таких простых вещей? Но когда пришел момент задуматься, когда не только массы, но и сами себя они спросили, что это все такое, оказалось, что ответить они не могут, что все эти понятия сейчас как-то по-новому надо растолковать, чтобы они приобрели настоящий смысл и связали их с народом.

Были профессора. Были многоопытные правители государства. Были общественные деятели. К ним и попытались обратиться. Но все эти люди, не сумевшие в свое время предотвратить революции, оказались еще более беспомощными во время ее. Они оказались в положении ученого ботаника в девственном лесу. Одно дело классифицировать животных и растения, другое дело жить и бороться в их среде. Да и ботаники они были неважные. Они выросли, воспитались в эпоху упадка, в эпоху, которая в политике и праве была так же бездарна, как и в литературе, в архитектуре, в стиле мебели, в живописи, в модах, во всем. Это была эпоха умирания, отцветания, но не роста нового, не творчества. И в результате все эти опытные и ученые люди не выделили из своей среды ни одного теоретика, ни одного мыслителя, который ухватил бы идеи века, понял бы настроения народной души и бросил бы в белую массу лозунги ясные и твердые, как острие топора.

Чего же удивляться, что единственные люди, что-то ощущавшие от веяний народной жизни, люди дела, люди крови и железа, военно-народные вожди, махнули рукой на своих теоретиков, администраторов, общественных деятелей и начали сами строить, как умели, как могли.

«Теперь, в самом центре борьбы, — записывал в бытность в Новочеркасске, т. е. именно тогда, когда пришло время строить, Дроздовский, — я вполне только понял, как ничтожны, близоруки, бессильны наши общественные деятели и политики, наши имена и авторитеты! Они ничего не понимали до сих пор и ничему не научились. Ведешь с кем-нибудь переговоры и не понимаешь, стоит ли тратить на это время, кто он — деятель или пустое место»… Горькая, но верная истина!

Народные вожди из военной среды в конце концов дали бы, вероятно, повинуясь голосу интуиции, и организацию и идеологию национальному движению. Как клещами, охватили бы его жесткими щупальцами национальной партии, кадры которой, повторяю, были уже созданы Ледовым походом и походом Дроздовского. Но вождей не стало. Вслед за Корниловым погиб и Дроздовский — от заражения крови, в результате пустяшного ранения. В армии шли толки, что он погиб жертвой заговора генералов болота — и весьма возможно, что выстрел, сразивший много времени спустя, уже в Константинополе, генерала Романовского, злого гения армии и движения, каким его многие считали, был ответом на смерть Дроздовского. Но помочь делу это не могло. Новая сильная воля — Врангель — явилась слишком поздно. Да и Врангель менее Корнилова и Дроздовского подходил для роли вождя масс. Он был могиканом рыцарской аристократии. Он мог командовать, повелевать, мог гордо умереть, — но не умел читать в умах миллионов.

Оставшись без вождей, Белое движение попало в руки обывательского болота и спекулянтов тыла — и погибло, утонуло в этом болоте. Создавшиеся было кадры национальной партии распались без применения, рассосались, частью были загублены на фронтах. Положительной программы движение, лишенное близких народу вождей, создать и выдвинуть не могло. Оно оказалось, в конечном итоге, построенным на одном отрицании. Оно было антибольшевистским — и было коалицией всех элементов, которым по тем или иным причинам не был приемлем большевизм. Коалиция вещь хорошая по мирным парламентским временам. Но в борьбе нужна не коалиция, а единая, все своей воле подчиняющая сила. И программа этой силы должна не только отрицать, но и утверждать что-то свое. Ни того, ни другого не было — движение, так блестяще развернувшееся, погибло.

Напрасно истекали кровью герои фронта. Достигавшиеся ими успехи только увеличивали разложение тыла — увеличивали и пропасть, ложившуюся, вследствие политики высшего командования и действий тыла, меж народными массами и Белым движением. В имения возвращались помещики, — как будто ради этого проливалась кровь! Репрессиями выколачивали прежние владельцы свое добро и свои убытки — как будто для этого только умирали герои! На местах садились старые администраторы, раскрывали пахнувшие тлением законы… как будто именно к этому стремился Корнилов! Когда население, привыкшее уже размышлять, отказывалось подчиняться нелепому произволу живых трупов в генеральских мундирах, с ним расправлялись не менее жестоко, чем расправлялись большевики, лилась кровь, беззаконие нагромождалось на беззаконие, вместо порядка устанавливалось полное бесправие… будто в этом видел свой идеал Дроздовский! В городах тыла шел пьяный разгул. Шла безудержная спекуляция. Войска фронта были разуты, раздеты, нуждались во всем, вынуждены были сами содержать себя, вызывая этим недовольство населения, создавая почву для злоупотреблений. Семьи героев подыхали часто с голоду, а в тылу цинично торговали всем, что было нужно армии, шел пьяный разгул, безудержная спекуляция всем, чем попало. Русская буржуазия, промышленники, торговцы, в значительной своей части вместо того, чтобы отдать последнее для дела победы тех, кто их, в сущности, а не себя защищали, старались поскорее, как в пьяном бреду каком-то, содрать последнее с истекавшего кровью офицера. Когда нужны были деньги национальному движению — буржуазия туго затягивала свою мошну, но зато, когда приходили большевики, приставляли к ее груди свой штык, она платила, отдавала все, что только от нее требовали. Тысячи тысяч здоровых людей отсиживались в канцеляриях, переполняли тыловые кафе… Чего же удивляться, что в конце концов у людей фронта не раз подымалось желание обернуть штыки — и вспороть ими героев тыла! Чего удивляться, что постепенно охладевала к движению и оборачивалась против него крестьянская и казачья масса! Чего удивляться, что Белое движение в конце концов погибло!