Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Наконец пришла долгожданная воля, и чета Лопухиных поселилась в Москве, а с воцарением Петра II (той самой «не угасшей свечи») они, как и другие их родичи, были возвращены ко двору. Особым почетом была окружена «государыня-бабушка» юного императора – Евдокия Лопухина, с которой был дружен Степан.

Обласканы были Лопухины и при императрице Анне Иоанновне: им даровали богатые вотчины; Степан получил генеральский чин, а Наталья стала одной из самых заметных статс-дам двора ее величества, выделяясь отчаянным щегольством. Вот как описывает ее приготовления к выходу в свет Валентин Пикуль: «Датской водою, на огурцах настоянной, омыла себе белые груди. Подскочили тут девки с платками и стали груди ей вытирать. Майским молоком от черной коровы вымыла Наташка лицо – ради белизны (и без того белое). Для легкости шага натерла миндалем горьким пятки: танцевать предстоит изрядно… В разрез груди она вклеила мушку – кораблик с парусом. Достала другую, сердечком, и – на лоб ее! Для обозначения томности сладострастной подвела на висках голубые стрелки, поняла, что для любви готова». Лопухина слыла эталоном красоты, законодательницей придворных мод и пользовалась в обществе оглушительным успехом. Вдобавок к неотразимой красоте, главною прелестью которой были темные и томные глаза, она была умна и образованна. Ее биограф, историк и литератор XIX века Дмитрий Бантыш-Каменский восторженно писал: «Толпа вздыхателей постоянно окружала красавицу Наталью, – с кем танцевала она, кого удостаивала разговором, тот считал себя счастливейшим из смертных. Где не было ее, там царствовало принужденное веселье; появлялась она – радость одушевляла общество; …красавицы замечали пристально, какое платье украшала она, чтобы хотя нарядом походить на нее».

До нас дошел любопытный документ. Это реестр портного, некоего Ягана Гилдебранта, о сделанной, но не оплаченной работе для Лопухиной. Здесь красавице предъявлен счет: «За работы фиолетовой самары и за приклад к оной костей, шелку и крашенину – 3 р.; за работу шнурования – 4 р.; за работу фижбенной юбки и за приклад ко оной костей – 4 р.; за работу зделанной обяринновой самары и за приклад ко оной костей и шелку; за работу померанцавого цвету грезетовой самары и за приклад ко оной и шелку…» Не будем останавливаться на упомянутых здесь конкретных деталях одежды того времени. Отметим лишь, что самара (или контуш) – это, как пишут историки костюма, «дитя галантного века… широкая одежда с декольте, без талии, падающая свободными складками до пола; …к ней приделали лиф, который, хотя и обрисовывал бюст, но только спереди»; а фижбенной называлась юбка с вшитыми в нее костями или китовым усом. Что же касается окраски платья, то наша щеголиха предпочитала, как видно, броские цвета, хотя ей уже давно перевалило за тридцать.

При дворе императрицы блистала и другая необыкновенная красавица – дочь Петра I, цесаревна Елизавета. По описанию жены английского посланника леди Джейн Вигор (Рондо), у нее были превосходные каштановые волосы, выразительные голубые глаза, здоровые зубы и очаровательные уста. Она обладала внешним лоском: превосходно говорила по-французски, изящно танцевала, всегда была весела и занимательна в разговорах. К тому же Елизавета была на десять лет моложе Натальи.

Поклонники красоты разделились на два лагеря – одни отдавали пальму первенства Наталье, другие – Елизавете. В числе последних был китайский посол: когда его в 1734 году спросили, кто самая прелестная женщина при дворе, он прямо указал на Елизавету. Впрочем, у Лопухиной, загубившей, как говорит современник, «немало сердец», приверженцев было куда больше. Не станем уподобляться мифическому Парису, взявшемуся судить, которая из красавиц лучше. Подчеркнем лишь, что между дамами, стремившимися всячески перещеголять друг друга, существовало давнее соперничество. Соревнуясь с Елизаветой, как женщина с женщиной, Лопухина, проведав, в каком платье она собирается быть на куртаге или на балу, могла заказать себе такое же платье и появиться в нем в обществе, очень этим раздражая амбициозную цесаревну. Однако при Анне Иоанновне и в особенности позднее, при правительнице Анне Леопольдовне, такие чувствительные для Елизаветы уколы не только сходили Наталье с рук, но и возбуждали насмешки над дщерью Петра, не пользовавшейся тогда особым весом и влиянием. Дополнительный стимул в этой щегольской баталии придавала Лопухиной ее ненависть к Петру, перешедшая и на его дочь. Думается, что и Елизавета с тех самых пор затаила на Наталью Федоровну острую обиду.

При всей своей внешней несхожести обе дамы были объектом пересудов. Наталью называли «пройдохой блудодейной», столь же порицали и Елизавету за ее «рассеянную жизнь». Не будем приводить имена фаворитов цесаревны, ибо не она героиня нашего повествования. Что же касается Лопухиной, то, на наш взгляд, ее осуждали напрасно. Да, она не хранила супружескую верность. Но ведь ее брак с нелюбимым был обречен с самого начала. Это, кстати, понимал и Степан Лопухин – он вовсе не корил жену за измены, а в какой-то мере оправдывал ее, говоря: «К чему же мне смущаться связью ея с человеком, который ей нравится, тем более что нужно отдать ей справедливость, она ведет себя так прилично, как только позволяет ей ее положение».

Таким человеком стал для Натальи франтоватый обер-гофмаршал, граф Рейнгольд Густав Левенвольде. «Счастием обязан женщинам», – говорили о нем. Но следует признать, долгая, проверенная годами бескорыстная связь с Лопухиной не прибавляла Рейнгольду ни титулов, ни регалий и объяснялась именно сердечной склонностью. И хотя его нельзя назвать верным любовником (поговаривали, что он держал дома целый сераль красавиц-черкешенок), граф был постоянен в отношениях с Натальей и открывал перед ней лучшие стороны своей натуры. Лопухина же ни на кого, кроме милого ей Левенвольде, и смотреть не могла!

Она полностью разделяла и его политические взгляды. А симпатии Левенвольде и, соответственно, Лопухиной были на стороне «проавстрийской партии». Такой политической ориентации следовал двор Анны Брауншвейгской, управляемый любившим оставаться в тени вице-канцлером Андреем Остерманом. Среди желанных гостей двора был австрийский посланник Антонио Отто Ботта д’Адорно, к которому Наталья и Рейнгольд испытывали глубокое уважение.

Вообще время императора Иоанна Антоновича и правившей за него регентши Анны Леопольдовны было золотым для семьи Лопухиных. Степан Васильевич занял видный пост генерал-кригскомиссара. Блистала при дворе и Наталья Федоровна. А их сына, Ивана Степановича, назначили камер-юнкером и приняли в интимный круг особо приближенных к правительнице. Он сошелся и с влиятельным фаворитом Анны Леопольдовны Карлом Морицем Линаром.