Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

И как не вспомнить тут маркизу Помпадур, с именем которой связана целая эпоха в истории моды: она ввела в светский обиход высокие каблуки и высокие прически (поскольку была маленького роста), маленькую дамскую сумочку ридикюль, а также известный камин «Помпадур-пети». Шувалов, хотя и не был законодателем в сфере одежды, всегда носил наряды в последнем парижском вкусе и также служил придворным образцом для подражания. Правда, в отличие от Помпадур, которая слыла большой мотовкой, он был более сдержан и бережлив. Его костюмы были нарядны, но лишены бьющей в глаза роскоши, отличавшей платья таких великосветских модников того времени, как Семен Нарышкин, Петр Шувалов, Иван Чернышев, Кирилл Разумовский, Степан Апраксин, Петр Шереметев и др. К примеру, один из кафтанов Семена Нарышкина не только изобиловал драгоценностями, но заключал в себе шитый золотом узор в виде экзотического дерева, ветви которого отливали чистым серебром. Поистине азиатской пышностью славился и кузен Ивана Петр Шувалов – он носил бриллиантовые застежки даже на ботинках. А гардероб генерал-фельдмаршала Степана Апраксина был столь велик, что едва размещался на обозе из десятков карет.

Поистине зоологическую ненависть вызывали у Елизаветы те, кто обращал на себя внимание ее фаворитов, и прежде всего, конечно, Шувалова. Историк Алексей Степанов сообщил следующее: «Все заподозренные в романе с Шуваловым арестовывались и отправлялись в заключение. Даже замужних женщин и матерей и тех не щадила бездушная рука петербургской инквизиции: их силой вырывали из рук мужей, уводили от плачущих сирот, и все это по одному лишь подозрению, в действительности даже часто лишенному всякого основания».

Причем Елизавета ревновала своих любимцев даже к прошлому: современники свидетельствуют, что монархиня была сильно ожесточена против княжны Анны Гагариной, бывшей некогда дамой сердца Шувалова, и третировала ее при каждом удобном случае. Дело дошло до того, что придворные красавицы даже боялись попадаться на глаза Ивану и «смотрели на него, как на чуму, от которой надо бежать», – и это несмотря на свойственные ему любезность и галантность! Они возненавидели фаворита, ставшего невольной причиной монарших нареканий и возможной их опалы. Ходили слухи, что в насмешку над Шуваловым некоторые фрейлины завели себе пуделей и назвали их Иванами Ивановичами. Екатерина II сообщает, что эти дамы «заставляли пуделей выделывать разные штуки и носить светлые цвета», в которые любил рядиться и Шувалов. Впрочем, Елизавета быстро пресекла это «безобразие».

Шувалова называли галломаном. По словам Казимира Валишевского, он был «самым убежденным франкофилом той эпохи». Иван, по мнению иностранных дипломатов, обладал «чисто французской манерой держаться и говорить», глубоко интересовался литературой французского Просвещения и вел оживленную переписку с Вольтером, Дени Дидро и Клодом Адрианом Гельвецием. Говорили даже, что его дом походил своими украшениями на манжетки алансонского кружева.

Конечно, и до Шувалова русские дворяне заводили французские библиотеки и выписывали для своих детей французских гувернеров. Учиться говорить по-французски заставляла нужда, потребность образования. Не только в России, но и во всей Европе владение французским языком, знание французской литературы и французского политеса были необходимы для светского человека. Однако именно в России соблазны Франции породили особый культурно-исторический тип. Историк Василий Ключевский назвал его – «елизаветинский петиметр» и связал его появление с одним из этапов развития русского дворянства. Думается, однако, что это известное обобщение: ведь в ту эпоху слово «петиметр» имело ярко выраженный негативный, пренебрежительный оттенок. Особенно рельефно это проглядывает в комедиях А. П. Сумарокова 1750-х годов, где бичуются пустота, невежество, дурная нравственность, галломания новоявленных щеголей, их презрение к своему Отечеству. Примечательна и статья «Petite-maitre» в издаваемом тогда «Новом лексиконе на францусском, немецком, латинском и на российском языках…» (1755–1764), где этому слову дается такое определение: «Молодой человек, который много о себе думает и лучше себя никого не ставит».

В этой связи мнение авторитетного историка Евгения Анисимова о том, что Шувалов оставался человеком высшего света, а значит – петиметром, иначе говоря, модником, представляется нам спорным. Ведь петиметрство не исчерпывается щегольством костюма во французском вкусе. (Яркий пример тому – Александр Сумароков, одевавшийся нарочито щеголевато, но презиравший и высмеивавший петиметров.) Это еще и определенный склад личности, мировосприятие, манера поведения, рабское преклонение перед Францией. Именно в это время вокруг петиметров разгорелась ожесточенная литературная полемика. Некоторые участники этой поэтической баталии видели в петиметрстве опасный общественный порок и прямо бросали своим оппонентам обвинения в распутстве. («Развратных молодцов испорченный здесь век // Кто хочет защищать, тот скот – не человек».)

А началось все с «Сатиры на петиметра и кокеток» (1753) литератора Ивана Елагина, метившей вроде бы в собирательного щеголя-галломана, который отрицает немецкую, да и отечественную культуру, тщится, «следуя обычаям французским, / быть в посмеяние разумным людям русским». Исследователи отмечали, что Шувалов узнал в этом портрете себя, свое чрезмерное пристрастие ко всему французскому. И хотя в елагинском петиметре были и черты, вовсе Ивану не свойственные, его, тем не менее, задели пассажи сатирика о том, что петиметр

Как отметил наш современник Евгений Лебедев, петиметр – это не только «модник», «ветреный молодой человек», но и «ветреный молодой человек, находящийся на содержании у знатной и богатой дамы» (в Италии он назывался «чичисбеем»). Еще один нюанс смысла слова может объяснить жгучую обиду на эту сатиру 26-летнего Шувалова, покровительствуемого 44-летней Елизаветой.

По настоятельной просьбе фаворита его защитники (Михаил Ломоносов, Николай Поповский, Иван Барков) написали стихотворные отповеди Елагину, где изобразили последнего ханжой и лицемером, пытающимся морализировать по поводу грехов, свойственных юности – поре, предшествующей серьезной деятельности на благо Отечества (которой, кстати, и был занят Шувалов).

Иван Иванович приобрел известность не тем, что любил французскую культуру, а тем, что старался поднять родную литературу, увеличить средства на образование россиян. К нему, как ни к кому другому, пристало почетное звание «меценат». И здесь еще одна параллель. Меценатствовала и маркиза Помпадур: при ее содействии Вольтер получил места придворного камергера и главного историка Франции; открылась Военная школа для сыновей ветеранов войны и обедневших дворян; она заложила в своем имении Севр всемирно известный фарфоровый завод и т. д. Но какими же ничтожными в сравнении с шуваловскими выглядят ее свершения! «Министром новорожденного русского просвещения» называли его. Он покровительствовал знаменитым словесникам века – Александру Сумарокову и Михаилу Ломоносову. Последний обессмертил имя Шувалова в знаменитом «Письме о пользе стекла» (1752) и посвященной ему героической поэме «Петр Великий» (1760). Да и сам Иван писал под руководством Ломоносова русские стихи и конспектировал его риторику.