Геннадий Смолин - Моцарт. Посланец из иного мира [Мистико-эзотерическое расследование]

Рано утром, чтобы не было осложнений с женой и прислугой, я вывел собаку во двор и выпустил за ворота. Пес посмотрел на меня, как мне показалось, с человеческой признательностью. Но и я был благодарен собаке: ведь это она помогла мне подобным поступком привязать себя к одушевленному миру — миру живых существ. Хоть раз в жизни позаботиться о любой Божьей твари — пусть даже дворняжки; только бы не поскользнуться на собственном дерьме и не угодить в царство мертвых.

Я не мог не думать о Моцарте. Трудно сказать, было ли ему всегда радостно в Вене. Снобистская, чопорная и слишком неуютная столица Европы, где маэстро прожил почти десять лет, приносила ему все вместе: и счастье успеха, и горечь провала. И я вспомнил наш разговор летом 1791 года, когда Вольфганг сказал удивительные слова: что «сновидения, которые, если бы они действительно существовали, сделали бы мою более печальную, чем веселую жизнь — страстной». Эта фраза, как мне кажется, есть гениальнейшая характеристика жизни и творчества Моцарта. Действительно, его жизнь — более печальная, чем веселая; а сновидений он желал таких, осуществление которых сделало бы его жизнь страстной, а значит счастливой. Тогда Моцарт жил бы страстной жизнью, если бы эти сновидения были реальностью. И я подумал, что все то, что написал Моцарт, это те самые сновидения, при которых ему жилось бы страстно, если бы они действительно существовали.

В отличие от подмостков Вены в театральную жизнь Праги Моцарт прямо-таки летел на крыльях — там его ждали и любили поклонники и, наверное, с большей щедростью и размахом, чем в родной Австрии. В Чехии сценическая жизнь маэстро протекала по-настоящему страстно.

В моей жизни пришло время, когда я отметил положительный момент: уже три ночи подряд, как в «человек в сером» не являлся мне в сновидениях. Да и у меня не было особой нужды прокручивать картинки прошлой жизни и бродить среди мертвецов.

Вена, 7 июля 1802 года.

Д-р Клоссет.

Но все хорошее быстро заканчивается. Вчера пресловутый «посланец» вернулся в мои сновидения, и опять в мой адрес полетели искаженные слова, непонятные фразы, смысл которых от меня ускользал. Кроме того, заворошились в уголках памяти прежние воспоминания, тяжелые часы и дни у изголовья умирающего Моцарта.

На службе, в городской больнице, герр главный врач отвел меня в сторону и заявил, что я выгляжу ужасно, швах; у меня мешки под глазами, и что сегодня во время операции у меня тряслись руки. Я попытался возражать.

Но герр доктор был неумолим и стоял на своем: необходим отдых — и баста! Но у меня были другие планы, и я отказался. Возможно, что в этом году я побываю с женой на водах в Бадене. Прогулки, диета и теплые ванны — все это будет для меня несомненным подспорьем и сослужат хорошую услугу здоровью. Главное — конечно же, сохранение присутствия духа, выдержка и язык за зубами. Молчание — золото.

Вена, 15 июля 1802 года.

Д-р Клоссет.

После трех ночей спокойствия, преследования демонов возобновились. Сразу после полуночи я не стал дожидаться явления «серого посланца», а спустился из спальни в кабинет и разжег в камине огонь. Налил в бокал шнапса, сделал глоток, поморщился. Но умиротворение не наступало: сердце бешено колотилось, и унять его было невозможно. Я подтащил кресло к огню. Отсветы огня, жар пылающих дров успокоили меня, и я полетел куда-то в кромешную тьму. Уснул? Нет, это не было обычное забытье спящего человека, а некие реальные перемещения в жутком сумраке ночного города, а вернее сказать — в совершенно незнакомой мне Вене.

В эту ночь я был неведомым образом перенесен к порогу собора Святого Стефана. Воздух был недвижим. Над моим ухом зазвенел комар, прилетевший из предместий Вены. Окружающий пейзаж казался вполне обычным: улицы пусты; лишь старуха-нищенка в лохмотьях съежилась у церковной стены.

Неожиданно грянула дробь — то был цокот копыт. Из-за поворота стремительно выкатился серый экипаж, запряженный в четверку серых в яблоках рысаков. Неожиданный цуг резко остановился подле меня. Из кареты соскочил на землю худой человек в сером. Такого изможденного лица, как у него, я никогда прежде не видел. Водянистые, глубоко запавшие глаза смотрели оценивающе и высокомерно. На тонких губах змеилась презрительная усмешка.

Незнакомец приказал мне следовать за ним. Голос его был сухим и властным. Странно, но тело мое парализовал беспричинный страх. Я беспрекословно подчинился.

Мы беспрепятственно прошли на территорию храма св. Стефана и оказались у входа в капеллу св. Креста, прилегающую к недостроенной (из-за вмешательства дьявола, как гласит легенда) северной башни храма. Незнакомец дотронулся до дверей капеллы, они бесшумно отворились. Мы прошли внутрь и, пройдя перед Распятием, свернули в сумрачную боковую ком-натку. Спутник толкнул неприметную дверь, — та тихо скрипнула, и перед нами открылся низкий сводчатый коридор, уходивший вниз, на стенах которого висели канделябры с горящими свечами. Я сразу же догадался: скорее всего, это был ход, ведущий в катакомбы, где хоронили людей, умерших во время эпидемии чумы. Память об этой трагедии запечатлена сооруженной неподалеку отсюда «чумной колонной», и осталась в названии улицы «Graben» («Могилы»), проходящей над катакомбами.

Пока спускались по лестнице вниз, спутник не произнес ни слова.

Мы остановились перед тяжелыми коваными дверьми. На мои глаза надели повязку. Раздался лязг открываемых запоров, мы вошли внутрь какого-то помещения.

Повязку сняли.

Я оглянулся и оторопел от увиденного: мы оказались в мрачном вестибюле с низкими сводчатыми потолками, в которые упирались колонны; в металлических светильниках-лампадах потрескивал огонь. У входа стояли два скелета, на полках были брошены черепа или адамовы головы со скрещенными костями. На тумбочке, покрытой красным бархатом, были кинжал, пистолет, стакан с ядом и таблица с изречением «Кинжал, пистолет и яд в руке посвященного — это последнее лекарство для души и тела». На стене картина и распятый Христос; внизу подписано: «Во Вселенной — настоящая истина». Мой провожатый негромко, но довольно жестко сказал:

— Друг мой, не надо слов, только слушайте и подчиняйтесь. Вы удостоились чести быть принятым в наше братство. Вопросов не задавать, прошу делать то, что скажут.

И вот распахнулись следующие двери, и мы оказались в просторном зале — будто в каком-то громадном замке. Стены помещения, выложенные красным кирпичом, представляли правильные прямоугольники; в огромную залу вело шесть дубовых дверей. Пилястры и потолок радовали глаз зеленовато-голубыми тонами. С потолка свисал трос, держащий бронзовый равносторонний треугольник — своеобразный светильник; под ним стояли громадные витые канделябры с толстенными свечами. На шести венских стульях сидели в камзолах и париках какие-то сановники и непринужденно переговаривались между собой. Спиной к нише, обрамленной полудрагоценным опалом, в кресле за столом-конторкой сидел барон Готфрид Ван Свитен. Я его узнал тотчас же. По правую руку барона возвышался светильник из трех свечей, а перед ним была раскрыта толстая книга.