Джон Норвич - История Сицилии

По иронии судьбы, королева согласилась, хотя и проявила естественную осторожность, не сказав об этом вслух. Она ненавидела Актона и давно интриговала против него. Без Актона, казалось ей, будет намного проще влиять на мужа; тогда восстановится былая искренность, по которой она тосковала. Но Фердинанд был непреклонен. Если его главный министр должен уйти в отставку, заявил король, тогда он сам отречется от престола. Он доверял Актону больше, чем кому-либо еще – уж всяко больше, конечно, чем жене, – и потому не желает слушать наветы, менее всего от нее.

Тут как раз в Неаполь прибыл новый британский посол Хью Эллиот [139] Сэра Артура Паже перевели в Вену. Эллиота не возвели в обычное рыцарское достоинство, поскольку он запятнал свой послужной список дуэлью с любовником жены в начале карьеры. . Он по морю доходил до Гибралтара с Нельсоном, которого недавно назначили главнокомандующим флотом в Средиземноморье и который, несомненно, максимально полно описал, чего следует ожидать (включая предупреждения насчет зловредности Сицилии). Нельсон уже писал Актону об острове, который он полагал центром и опорой монархии, – более важным, чем даже Неаполь. Если город захватят, указывал он, Сицилию еще можно будет сохранить; но если потерять Сицилию, это будет означать гибель королевства. Поэтому Эллиот с самого начала не тешил себя иллюзиями. Человек с сильным характером, он значительно укрепил позиции Актона. Если Наполеон будет настаивать на выполнении своих требований закрыть неаполитанские порты для британского судоходства, его следует спокойно информировать – тут явно ощущается влияние Нельсона, – что англичане оккупируют Мессину. Но важно, с другой стороны, не совершать никаких глупостей: Британия будет бессильна, если Сен-Сир решит пойти на столицу. Между тем стоит укрепить береговую оборону Сицилии и Калабрии и собрать канонерки [140] Имеются в виду крупные парусно-гребные шлюпки с установленными на носу орудиями. – Примеч. ред . в Мессине, дабы предотвратить любую попытку вторжения. Наконец военный корабль «Гибралтар» останется в неаполитанских водах, чтобы защитить – а при необходимости снова спасти – королевскую семью в случае чрезвычайной ситуации.

Год 1803-й сменился 1804-м, и Алькиер с Сен-Сиром усилили давление на королеву. Не проходило дня без протестов или жалоб со стороны посла или новых выходок генерала – который вел себя в Апулии как диктатор, игнорируя постановления правительства, размещал солдат, где ему заблагорассудится, опустошал зернохранилища и даже приказывал казнить неаполитанских граждан. Оба они продолжали требовать ухода Актона, который, окруженный врагами со всех сторон, наконец подал в отставку. Король, как обычно, впал в ярость и пригрозил уплыть на Сицилию; но когда он узнал, что Наполеон решил объявить войну, если главный министр не покинет столицу в течение нескольких дней, то неохотно согласился принять расклад, представленный как компромисс: Актон отойдет от дел в Палермо с щедрой пенсией и обширным поместьем в Модике, но фактически сохранит свою должность, и ему будут пересылаться все важные отчеты и донесения. Так называемые преемники, таким образом, окажутся не более чем секретарями.

Подобное решение могло бы спасти репутацию Актона – и репутацию самого двора; однако оно представлялось неосуществимым. Министр никогда не был особенно популярен в народе и не предпринимал никаких усилий к тому, чтобы ближе сойтись с местной аристократией; при этом он был практически всемогущим правителем страны на протяжении четверти века и сделал себя незаменимым. Отныне всякая надежная рука у руля исчезла; хуже того, теперь никто не контролировал королеву. А та писала:

Король вечно в Бельведере. Он заглядывает сюда время от времени, всего на несколько минут. Порою я отправляюсь к нему, и это немалое испытание по здешней ужасной жаре и пыли. Мы полностью разделены и вынуждены переписываться друг с другом… Принц приходит на заседания совета в отсутствие своего отца, я бываю на них только от имени короля… Король не любит город и жаждет одиночества, ибо он не может привыкнуть и не желает мириться с владычеством французов и выполнять приказы, будь то генерала или Бонапарта. Он тоскует по Сицилии, где его никогда не унижали и не оскорбляли. На самом деле он пребывает в постоянной ярости, которая угнетает меня. Он категорически отказывается принимать грамоты Алькиера, но позволяет сыну представлять себя… Он утверждает, что у него непременно случатся судороги или удар и это его убьет…

Мы слышали, что генерал Актон прибыл в Палермо 31-го числа [май 1804 года]. Его встретили овацией, а сицилийцы говорят: «Человек, которого преследуют французы, наверняка неподкупен» .

Лишь после того как Наполеон короновался императором 2 декабря 1804 года, Мария-Каролина удостоилась крохотной «компенсации». Впредь, едва Алькиер, пламенный республиканец, голосовавший за казнь Людовика XVI, обращался к ней, она с наслаждением наблюдала за его лицом, произнося немыслимые прежде слова: «Император, ваш господин».

Двадцать шестого мая 1805 года в Миланском соборе Наполеон Бонапарт короновался повторно – на сей раз Железным венцом Ломбардии – и объявил себя королем Италии. Для Фердинанда и Марии-Каролины подобный поступок олицетворял непосредственную угрозу их собственному королевству; поэтому, несмотря на свою уязвимость, они потребовали объяснений. Наполеон предсказуемо пришел в ярость, которую усугубило известие о недавней высадке значительного русского десанта на Корфу, а также о прибытии британских подкреплений на Мальту. Позднее, принимая неаполитанского посла, манерного принца Кардито, он заставил того выслушивать разглагольствования того рода, что уже быстро становились знаменитыми, – обозвал Марию-Каролину лесбиянкой и «коварной Мессалиной нашего времени». Британский корабль, который по-прежнему стоит в заливе, заявил он, не помешает свергнуть ее с трона. Когда эти слова передали королеве, она сделала логичный вывод, что французского вторжения не избежать. У нее было два союзника, англичане и русские, и оба обещали защитить королевство, а русские даже прислали двух генералов с довольно неожиданными фамилиями Лейси и Опперманн, чтобы изучить положение дел на месте. Ни один из них не добился уважения; король находил их забавными и не пытался скрывать свое отношение. Лейси, ирландец по происхождению, охотнее говорил по-русски, чем по-английски, когда у него прорезался сильный ирландский акцент. Чрезвычайно старый, он имел привычку доставать из кармана ночной колпак и крепко засыпать на совещаниях. Эльзасец Опперманн постоянно жаловался. Именно он принимал все решения.