Джон Норвич - История Сицилии

Как-то Бентинк решил просить аудиенции у Фердинанда в надежде убедить короля «вразумить» супругу и объяснить, какой ущерб она наносит общему делу; но король наотрез отказал. Единственным каналом общения являлся королевский духовник, отец Каккамо, который охотно поведал об истинных чувствах Фердинанда к своей жене. Его величество, сказал он, постоянно пишет ей «Andate via, andate via!» [151] Поди прочь! ( ит .). и называет свой брак длительностью сорок четыре года «мученичеством». Но, как сформулировал духовник, «ему недостает решительности и мужества, чтобы прогнать жену с острова». Сын Фердинанда, князь-викарий, испытывал к матери схожие чувства.

Отношения принца с матерью отнюдь не были дружелюбными – скорее наоборот. Она никогда не простила ему принятие регентства, называла его революционнером и предателем; когда вечером 26 сентября 1812 года он внезапно и тяжело заболел, первой ее реакцией стало не беспокойство о его здоровье, а требование немедленно подать в отставку. Симптомы болезни, как сообщал Бентинк министру иностранных дел Великобритании лорду Каслри [152] В отечественной традиции эта фамилия известна как минимум в трех вариантах – Каслри, Кэстелри и Каслри; выбран наиболее употребительный вариант. – Примеч. ред . , наводили на мысль об отравлении – и «всеобщее подозрение пало на королеву. Это подозрение в полной мере разделял сам принц. Когда Бентинк предположил в разговоре с врачом, что болезнь могла спровоцировать необычно жаркая погода, пациент, дрожавший в лихорадке, воскликнул: «Ce n’est pa la chaleur, c’est ma mère, ma mère!» [153] «Это не жара, это моя мать, моя мать!» ( фр .). . Преднамеренное отравление доказать не удалось, но принц так никогда и не оправился; болезнь преждевременно превратила его в старика – согбенного, хромающего, серого лицом.

Между тем в июле 1812 года новая конституция была составлена и надлежащим образом обнародована. Ее пятнадцать статей гарантировали населению Сицилии автономию, которой остров никогда прежде не пользовался. Исполнительную и законодательную власть строго разделили, феодальные практики, которым остров следовал семь столетий, наконец-то отменялись. Все это оказалось, однако, удивительно хорошими новостями для Бурбонов – по крайней мере, в Неаполе. В городе усиливались антифранцузские настроения, поскольку Мюрат вел себя как диктатор, а Фердинанд (пусть в это сложно поверить) в представлении горожан являлся просвещенным конституционным монархом. В сельской местности конституция была гораздо менее популярной; многие попросту не могли понять, для чего она нужна. Бароны, голосовавшие за нее, тоже в большинстве своем тосковали о полномочиях и привилегиях, исчезнувших навсегда.

Пятого января 1813 года Мария-Каролина предприняла последнюю отчаянную попытку спасти монархию (какой та виделась ей). Тайно встретившись с мужем в его охотничьем домике возле Фикуццы, она призвала Фердинанда отменить новую конституцию, «громоздкий инструмент, лишивший нас власти» и снова взять бразды правления в свои руки. Король, как обычно, повиновался и по возвращении в Палермо 6 февраля решил действовать. Его подданные были в восторге. Сообщалось, что, несмотря на сильный дождь, более ста экипажей выехали ему навстречу за три мили от города и что огромная толпа ждала монарха, чтобы приветствовать его на дворцовой площади. 9 марта Фердинанд объявил о своем намерении восстановить королевскую власть на Сицилии, и после церковной службы на следующее утро горожане попытались выпрячь лошадей и сами повезти его карету. Ни праздность Фердинанда, ни его бесконечные отлучки явно не уменьшили любовь народа к монарху.

Но подобной любви было уже недостаточно. В глазах Бентинка Сицилия стремительно скатывалась к хаосу. Когда он обратился к королю два дня спустя, о дипломатическом этикете и даже о простой вежливости было забыто. Разгневанный сэр Уильям сообщил Фердинанду, что отныне расценивает короля как врага Англии наряду с королевой. «Ваше величество пожалеет о своем поведении», – заключил он. Король, который ненавидел скандалы и всегда изрядно расстраивался, удалился к себе, сославшись на внезапную сильную мигрень; но тут к нему прорвался губернатор Палермо и принес тревожные новости: 8000 британских солдат вошли в город и заняли основные стратегические пункты. Одновременно бароны, по понятным причинам разъяренные «выкрутасами» Фердинанда, грозили устроить мятеж, если королева не покинет Сицилию, а сам король не поклянется соблюдать одобренную ими конституцию.

Словом, Фердинанд был готов, что называется, сорваться с поводка. 16 марта состоялась продолжительная беседа с герцогом Орлеанским. Луи-Филипп тоже отказался заступаться за тестя и напомнил тому, что Бентинк в текущем настроении представляет собою прямую и явную угрозу. Если король позволит, чтобы сложившаяся ситуация переросла в войну, все договоренности с Англией окажутся недействительными; единственным законом, который станут соблюдать, будет закон военного времени, и к Сицилии станут относиться как к любой другой завоеванной территории. Король возразил, что у него нет никаких иллюзий. Кризис имел катастрофические последствия для его здоровья; он не мог ни есть, ни спать. «Возможно, лорд Уильям и вправду прибудет со своими войсками, расставит пушки на площади и выпалит картечью по моим окнам. О, Иисус и Мария! Только этой канонады мне еще недоставало, в придачу ко всему!»

На следующий день он сдался. В письме к своему сыну он восстановил викариат и пообещал не предпринимать никаких самостоятельных действий без согласия британцев. Теперь требовалось утихомирить королеву. Та удалилась в Кастельветрано на крайнем западе острова, где (нужно ли уточнять?) занялась подготовкой восстания. С Бентинка было уже достаточно. Он отправил в Кастельветрано своего заместителя, генерала Роберта Макфарлейна, с отрядом в 5000 человек. Мария-Каролина встретила генерала с обычным апломбом и назвала Бентинка «quella bestia feroce» [154] «Этот свирепый зверь» ( ит .). . Макфарлейн нисколько не смутился, хотя позже вспоминал, что королева была ужасна в своей ярости; тем не менее она потерпела поражение – и сама это понимала. Она написала Бентинку гордое и страстное письмо, где утверждала, что решила уступить лишь ради своего мужа и семьи, и требовала щедрой финансовой компенсации в размере миллиона фунтов стерлингов. А потом она начала готовиться к отъезду.

Несколько месяцев назад она уже списалась со своим зятем, австрийским императором, добиваясь от него разрешения ввернуться в Вену. Эту просьбу не одобрили – князь Меттерних, министр иностранных дел, горячо убеждал Леопольда ни в коем случае не принимать «эту коварную интриганку», которая никогда не перестанет строить козни, – однако император, в целом соглашаясь, не мог просто отказать. Поэтому королева планировала сначала отправиться в Константинополь со своим сыном, тоже Леопольдом, на борту британского фрегата «Юнити» (этот фрегат предоставил в ее полное распоряжение Бентинк, заодно с двумя линейными кораблями для защиты от алжирских пиратов, что бесчинствовали в Центральном Средиземноморье). Эскадра отплыла из Мадзары 14 июня. Спустя две недели корабли достигли острова Закинф в Ионическом море и в конце концов 13 сентября пришли в Константинополь. Там королева наняла торговое судно до Одессы, где ей пришлось провести в карантине больше двух месяцев.