Артур Брайант - Эпоха рыцарства

«Они говорят: „Если бы только я имел одну церковь или одну пребенду, мне больше ничего было бы не нужно”. Но когда они получают ее, они начинают жаловаться, что это место в плохом окружении, или слишком близко к главной дороге, которая поставляет им слишком много гостей, или слишком далеко от хорошего города, или чего-либо еще, потому что там нет хорошего пастбища или леса, или реки. Таким образом, они должны иметь и другое место, где у них были бы пастбища для лета и двора на зиму, и третье, где бы они могли проводить пост и иметь рыбу. И вдобавок они должны иметь еще одну пребенду в своем собственном районе» [438].

Это чувство разочарования духовенством было усилено Черной Смертью. Ее нашествие подорвало христианское общество; католическая церковь в средневековой Англии никогда полностью так и не оправилась после нее. Очень часто были те, кто оставался на своих постах, те, кто умирал, и те, кто выживал, чтобы дискредитировать и предать свою веру. То, что священник, из страха за свою жизнь, мог отказать в последнем обряде умирающему и ограбить их в их надежде на спасение, было настолько разрушительным для средневекового ума, что оно ударило по самым корням веры.

На этом, однако, не закончился урон, нанесенный Черной Смертью церкви. Деморализацией слабых созданий она привела людей к лихорадочной жажде удовольствий, включая и многих представителей духовенства. «Где, – спрашивал один проповедник, – вы найдете священника в наши дни?.. Не скорбящими между факелом и алтарем, но сладострастно развлекающимся с проституткой или в борделе; не поющим в хоре, но праздно шатающихся по рынку; не в церкви, но в таверне или пивной, где иногда они так набираются, что они не могут вести ни вечерню, ни заутреню, как полагается». Популярный стишок [439]того времени был более убедительным:

Монахи, однако, более всех потеряли в общественном мнении. Приходской священник мог избежать поветрия только открытым бегством, и большинство из них, возможно, из-за своих естественных страхов, умерли на своих постах. Для монаха, который находился в постоянном странствии, было легко уклониться от своих христианских обязанностей; те, кто исполнял их, были самыми смелыми, сворачивая со своего пути, чтобы помочь больным и умирающим, но почти постоянно погибали, в то время как трусы выживали. Это выживание самых худших наносило нищенствующим монахам большой вред. Их репутация и вместе с ней моральные устои стали подвергаться повсеместному поношению. В источниках того времени, и в возобновившемся в 50-е гг. споре об апостольской бедности, и проявилось почти всеобщее недовольство нищенствующими братьями; великий даремский бенедиктинец Утред Болдонский провозгласил, что нищенствование мешает распространению слова Господня. Ричард Фицральф, архиепископ Армахский – знаменитый англо-ирландский проповедник и теолог, который попытался помирить Рим и армянскую церковь и из чьих работ Уиклиф перенял свою доктрину власти – неистово осуждал в своих трактатах и проповедях у Креста Св. Павла нищенствующих монахов за их вмешательство в действия приходского духовенства по исцелению душ страждущих и за их злоупотребление тайной исповеди [441].

Поскольку нищенствующие монахи были абсолютно всем для всех, они повсюду имели врагов. Поскольку у них не было в избытке тех недостатков, которые имели их братья священники, их едкое упоминание десятин и приходов вызывало большое негодование среди владельцев последних, негодовали они еще и потому, что проповедники были и самыми бесстыдными попрошайками того времени. Их считали лицемерами и подлизами, которые отвергали деньги, но льстили богатым людям, чтобы получить их, – «подлизывающиеся гончие, виляющие хвостами, не преданные пастушьи псы, но комнатные собачки, питающиеся лакомыми кусочками, которые лорды и леди кидают им» [442]. «Их Орден был основан в бедности, – писал один клирик. – Я расскажу вам, как они ищут бедность. Когда они путешествуют по стране, они останавливаются только у самого могущественного барона или рыцаря, но, клянусь Св. Петром Римским, они никогда не остановятся у бедняка до тех пор, пока в округе можно найти богача» [443]. «Более откормленных рож, – написал другой, – я ни у кого не видел, кроме как у этих нищенствующих монахов». Таким же и Чосер изобразил одного из этого племени:

Это была клевета, но в нее многие верили.

На самом деле, хотя монахи долгое время занимали самые высокие церковные и государственные посты в церкви и использовались в христианском мире как специальные посланники папы в распространении веры, их духовные оппоненты не могли найти для них соответствующих им бранных слов. «Монах лжец и народ того же сорта», – вот кем они казались поэту Ленгленду. Когда монах в прологе пристава церковного суда из Кентерберийских рассказов спросил ангела, кто сопровождает его в путешествие через Ад и почему там нет монахов, его проводник приказал Сатане поднять свой хвост:

Так, за четверть века, которые последовали за Черной Смертью, нарастало общее чувство, что церковь не являлась людьми Христа. Епископы оказались гордыми и роскошными господами, архидьяконы и прокторы – шантажистами, монахи – обжорами, нищенствующие братья – хапугами и лжецами. Всемогущие прелаты в особенности подверглись нападкам. «Они оставляют свою паству и проводят дни при дворах власть имущих, чтобы питаться плотью откормленных животных», – громогласно заявлял крупный доминиканский проповедник, доктор Бромиард. Другая проповедь того времени описывала их живущими «в укрепленных замках и манорах, таких же величественных, как и у самого короля», окруженных рыцарями, оруженосцами, йоменами и конюхами, когда они садились за стол «с драгоценными сосудами и королевской посудой из золота и серебра, а их люди падали ниц как перед господом каждый раз, когда они пригубляли вино». Когда один из них выезжал, «да, хотя это и должен был бы быть визит к бедной пастве, он должен был выехать с кавалькадой на 80-100 лошадях, гордо облаченный во все самое лучшее; его собственная верховая лошадь стоимостью в 20-30 фунтов вся, как правило, увешана сверкающим золотом, как будто это священная лошадь, он сам на ней, одетый в великолепное пурпурное одеяние из такой же тончайшей ткани, из какой сшиты платья королевы; его священники и клерки сопровождают его, все на лошадях с позолоченной сбруей, на боках посеребренные мечи, как будто это центурион и его легионеры едут к месту смерти Христа».