Уильям Макнилл - Восхождение Запада. История человеческого сообщества

Диктатура Кромвеля оказалась всего лишь эпизодом в английской истории, а главным ее результатом стало отвращение к военному правлению - и даже или, может быть, особенно к правлению «святых». В контексте дальнейшей истории Европы правление Кромвеля представляет, однако, особый интерес и значение, так как оно было одним из первых примеров появления на государственной сцене «однопартийной диктатуры», возникающей в результате социальной революции и мобилизующей прежде невиданную энергию для внешних войн. Более ранний пример режима гезов в голландских провинциях и более поздние Французская, а затем Российская революция предстают интересными параллелями, несмотря на большую разницу в революционных идеалах. См. Crane Brinton, Anatomy of Revolution (New York: W.W.Norton, 1932).

Россия не может быть полностью отнесена к реальным действующим лицам европейской цивилизации до эпохи Петра Великого. Заметки о развитии России в период с 1500 г. до вступления на престол Петра помещены ниже.

Осуждение церковью ростовщичества удалось смягчить с помощью изощренной казуистики, поскольку такое осуждение твердо основывалось на порицании ростовщичества Ветхим Заветом, что было крайне трудно обойти. Только когда христианские принципы потеряли преобладающую силу в обществе, стало возможно заниматься профессией, открыто построенной на ростовщичестве.

См. Ernst Troeltsch, «Renaissance and Reformation», Historische Zeitschrift, CX (1913), 519-56.

Рационалисты с математическим складом ума вроде Декарта с таким же, как и богословы, рвением доискивались абсолютной, неоспоримой истины. Но поскольку их было весьма мало, нам неизвестно, чтобы кто-либо из них предложил использовать силу государства для того, чтобы узаконить их истины.

Близость протестантства XV1-XVII вв. к либерализму и индивидуализму в том виде, в каком они получили развитие в XV1H-XIX вв., легко преувеличить. Немецкие протестантские государства оставались привязанными к строгой ортодоксальности во времена, когда Англия и Голландия дали место инакомыслию; и наоборот, Франция при всем ее государственном католицизме в XVII в. и позже была средоточием большого религиозного и интеллектуального разнообразия. Лишь там, где влияние Испании и иезуитов в ходе Контрреформации получило простор для действия - в Италии, Австрии, Польше, - католицизм стал таким жестким, как утверждает мой текст.

В общем, земли, где городские средние классы достигали большего веса в обществе, становились наиболее терпимыми с интеллектуальной и религиозной точек зрения. Возможно, развитие Голландии, Англии и Франции объясняется скорее именно этим обстоятельством, а не религиозной принадлежностью их правительств. Даже пример Италии, по-видимому, наилучший для иллюстрации удушающего действия Контрреформации на свободу мысли, также можно рассматривать как отражение упадка городского предпринимательства в Италии.

С другой стороны, Макс Вебер в своем знаменитом труде связывает политический и социальный подъем средних классов в Европе к северу от Альп с моральной дисциплиной кальвинистов.

Точные наблюдения и изобретательные опыты внушали доверие простым, необразованным людям, да и некоторым образованным тоже. Однако при этом были и сильные умы, стойко сопротивлявшиеся выводам, основанным на способных ошибаться органах чувств, и утверждавшим, что таким выводам недостает логической определенности теорий, скрупулезно выведенных из самоочевидных первоначал. В случае конфликта было достаточно ясно, какому роду доводов будет отдано предпочтение. Итальянские астрономы, отказывавшиеся запятнать свой разум, если они поглядят в телескоп Галилея, были, следовательно, не иррациональны, а просто строго логичны.

См. A. Wolf, A History of Science, Technology, and Philosophy in the 16th and 17th Centuries (New York: Macmillan Co., 1935), pp.71-120.

Даже эти культуры заняли в Европе значительное место только после 1650 г.

См. Alfred Metaux, «The Revolution of the Ax», Diogenes, No.25 (Spring, 1959), pp.30-31, где содержатся интересные замечания о роли металлических орудий труда и оружия в успехе испанских миссионеров.

Успешной деятельности христианских священников, возможно, способствовали обычаи доколумбовой эпохи, поскольку простые индейцы переносили на новых властителей сверхъестественное почитание, которое они когда-то испытывали к священнослужителям инков, ацтеков и других народов.

Charles Gibson, «The Transformation of the Indian Community of New Spain, 1500-1810», Cahiers d'histoire mondiale, II (1954-55), 581-607.

S.F. Cook and L.B. Stephens, «The Population of Central Mexico in the 16th Century», Ibero-Amerkana, XXXI (1948), 1-48. Более ранние оценки первоначального населения и его сокращения не настолько точны. См. Angel Rosenblat, La Poblacion Indigena de America desde 1492 hasta la Actualidad (Buenos Aires: Institution Cultural Espacola, 1945), pp.57, 92, по Мексике, а также общую таблицу по всему Новому Свету, р. 109.

Согласно оценке Вудроу Боры, число испанцев (включая метисов) в Центральной Мексике на 1646 г. составляло всего 114 тыс., см.: Woodrow Borah, «New Spain's Century of Depression», Ibero-Amerkana, XXXV (1951), p. 18. Бора указывает, что с уменьшением индейской общины число испанских метисов возрастало, причем они сравнительно не страдали от эпидемий, истреблявших индейское население. Такая ситуация означала, в свою очередь, возрастающую эксплуатацию индейцев, в то время как чиновники, духовенство, землевладельцы и шахтовладельцы испанского происхождения были по-прежнему ограждены от ручного труда по примеру первых испанских поселенцев. Для этого требовалось разрушать коренные сельские и городские общины, что и составляло политику испанского правительства в первые десятилетия правления. С другой стороны, латифундии, обрабатываемые должниками-пеонами, и рудники, где также применялся принудительный труд, стали преобладающими экономическими и общественными установлениями, в то время как даже представители высших классов в городах погружались в состояние благородной бедности. Поразительное сходство с трансформациями в позднем римском обществе может дать общий ответ на вопрос о вырождении наций, ставшим в обоих случаях результатом сокрушительного действия новых болезней.

Ирония судьбы заключается в том, что популярное изображение жизни индейцев, распространенное в Соединенных Штатах, да и в большей части современного мира, по сути, - карикатура на культуру равнинных индейцев, которые только адаптировались к своей новой жизни, когда явились ковбои с грузом западной цивилизации за спиной и произвели сокрушительный эффект.

Один из самых интересных моментов в распространении коневодства среди равнинных индейских племен - сходство с процессом развития конного кочевничества в Евразии.