Петр Кропоткин - Этика. Том I. Происхождение и развитие нравственности.

Потребность реального идеала приводит нас к рассмотрению главного возражения, выставляемого против всех систем не-религиозной этики. В них нет, говорят нам, нужного авторитета; их заключения не могут пробудить чувства долга, обязательности.

Совершенно верно, что эмпирическая этика никогда не пред‘являла притязаний на такую обязательность, какую требуют, например, десять заповедей Моисея… Правда, что Кант, выставив „категорическим императивом” всякой нравственности правило: „поступай так, чтобы побуждение твоей воли могло послужить принципом всемирного законодательства”, доказывал, что это правило не нуждается ни в каком высшем подтверждении, чтобы быть признанным всемирно-обязательным. Оно представляет, говорил он, необходимуюформу мышления, — „категорию” нашего разума; оно не выведено из каких-либо утилитарных соображений, т. е. соображений о полезности.

Современная критика, начиная с Шопенгауера, показала, однако, что Кант ошибался. Он не доказал, почему человек обязан подчиняться его „велению”, его императиву, причем любопытно то, что из самих рассуждений Канта выходит, что единственное основание, почему его „веление” может претендовать на всеобщее признание состоит в его общественной полезности. А между тем некоторые из лучших страниц Канта именно те, где он доказывает, что ни в каком случае соображения о полезности не должны считаться основой нравственности. В сущности он написал прекрасное восхваление чувства долга, но он не нашел для этого чувства никакого другого основания, кроме внутренней совести человека и его желания сохранить гармонию между его умственными понятиями и его действиями [9] Впоследствии он пошел, впрочем, дальше. Из его „Философской теории Веры”, изданной им в 1792 г., видно, что если он начал с того, что хотел противопоставить рациональную этику анти-христианским учениям того времени, то кончил он тем, что признал „непостижимость нравственной способности, указывающей на ее божественное происхождение”. Соч. Канта, изд. Hartenstein‘а, т. VI, стр. 143–144. .

Эмпирическая нравственность, конечно, не стремится противопоставить что-нибудь религиозному повелению, выражаемому словами: „Я твой Бог“; но глубокое противоречие, продолжающее существовать в жизни между учениями христианства и действительною жизнью обществ, называющих себя христианскими, лишает вышеупомянутый упрек силы. Притом нужно также сказать, что эмпирическая нравственность не совсем лишена некоторой условной обязательности. Различные чувства и поступки, называемые со времен Огюста Конта „альтруистическими”, легко могут быть подразделены на два разряда. Есть поступки безусловно необходимые, раз мы желаем жить в обществе… и их никогда не следовало бы называть альтруистическими: они носят характер взаимности, и они настолько совершаются личностью в ее собственном интересе, как и всякий поступок самосохранения. Но, наряду с такими поступками, есть и другие поступки, нисколько не имеющие характера взаимности. Тот, кто совершает такие поступки, дает свои силы, свою энергию, свой энтузиазм, ничего не ожидая в ответ, не ожидая никакой оплаты; и хотя именно эти поступки служат главными двигателями нравственного совершенствования, считать их обязательными— невозможно. Между тем, эти оба рода поступков постоянно смешивают писатели о нравственности и, вследствие этого, в вопросах этики мы находим так много противоречий.

Между тем, от этой путаницы легко избавиться. Прежде всего ясно, что задачи этики лучше не смешивать с задачами законодательства. Учение о нравственности даже не решает вопроса, — нужно ли законодательство или нет. Нравственность стоит выше этого. Действительно, мы знаем много этических писателей, которые отрицали необходимость какого бы то ни было законодательства и прямо взывали к человеческой совести; и в ранний период Реформации эти писатели пользовались не малым влиянием. В сущности, задачи этики состоят не в том, чтобы настаивать на недостатках человека и упрекать его за его „грехи”; она должна действовать в положительномнаправлении, взывая к лучшим инстинктам человека. Она определяет и поясняет немногие основные начала, без которых ни животные, ни люди не могли бы жить обществами. Но затем она взывает к чему-то высшему: к любви, к мужеству, к братству, к самоуважению, к жизни, согласной с идеалом. Наконец, она говорит человеку, что если он желает жить жизнью, в которой все его силы найдут полное проявление, он должен раз навсегда отказаться от мысли, что возможно жить, не считаясь с потребностями и желаниями других.

Только тогда, когда установлена некоторая гармония между личностью и всеми другими вокруг нее, возможно бывает приближение к такой жизни, — говорит этика, и она прибавляет: — „Взгляните на природу. Изучите прошлое человеческого рода. Они докажут вам, что это правда”. Затем, когда человек, по какой-нибудь причине, колеблется, как ему поступить в каком-нибудь случае, этика приходит ему на помощь и указывает ему, как он сам желал бы, чтобы с ним поступили в подобном случае [10] Этика не скажет ему: — „Ты должен так-то поступить”, а спросит его: — „Чего ты хочешь, — определенно и окончательно, а не в силу минутного настроения” (Paulsen, F., „System der Ethik”, 2 тома, Берлин. 1896, том I, стр. 20). .

Впрочем, даже в таком случае этика не указывает строгой линии поведения, потому что человек сам должен взвесить цену различных представляющихся ему доводов. Тому, кто не в состоянии вынести никакой неудачи, бесполезно советовать рискнуть, точно также бесполезно советовать юноше, полному энергии, осторожность пожилого человека. Он ответит на это теми глубоко-верными, прекрасными словами, какими Эгмонт отвечает старому графу Оливье в драме Гёте. И он будет прав. — „Как бы подгоняемые невидимыми духами, солнечные кони времени несутся с легкой повозкой нашей судьбы; и нам остается только смело держать возжи и устранять колеса — здесь от камня налево, здесь от провала направо. Куда мы несемся? Кто знает? Помним ли мы даже, откуда мы идем?“ — „Цветок должен цвести, — говорит Гюйо, — хотя бы цветенье было для него смертью” [11] Марк Гюйо. Нравственность без обязательства и санкции. .

И всетаки главную цель этики составляет не советование каждому порознь. Ее цель скорее поставить перед людьми, как целое, высшую цель, — идеал, который лучше всякого совета вел бы их инстинктивно к действию в должном направлении. Подобно тому, как цель воспитания ума состоит в том, чтобы мы привыкли делать множество верных умозаключений почти бессознательно, — точно также цель этики — создать в обществе такую атмосферу, чтобы большинство вполне импульсивно, т. е. без колебаний, совершало бы именно те поступки, которые ведут к благосостоянию всех и к наибольшему счастью каждого в отдельности.