Николай Костомаров - Казаки

Запорожское. Когда турецкая протекция начала оказывать неизбежные последствия и падишах потребовал от своего нового «голдовника>> набора детей в янычары, а Петро хотел было уже исполнить повеление властителя, старуха до такой степени пришла в негодование, что начала проклинать сына, а вспыльчивый Петро пришел в такую ярость, Что запер мать под замок и держал несколько часов как невольницу, но потом одумался, просил у ней прощения за свою горячность, поклялся ей, что будет стараться отрешиться от бусурманской власти и поддаться православному государю. И с этой поры, действительно, Петро Дорошенко охладился к союзу с бусурманами и пытался сойтись с Москвою. То было желание как его матери, так разом с нею и всего народа, который, спасаясь от бусур-манского господства, бежал громадами за Днепр искать новоселья в областях православного монарха. И Петра не прочь был от подданства царю московскому, но все-таки хотелось ему учинить это подданство на таких условиях, которые бы ему и всей Украине давали наибольшую степень самобытности и независимости, и немало хитрил и вилял он. Потерял он почди все подвластное себе население, остался только с одни:М Чигирином и то сильно обез-люденным, приперли его, как говорится, к стене московские и казацкие силы. Не удалась ему и последняя попытка пригласить крымского салтана и заставить Самой-ловичевых козакав отступить от Чигирина. Петра Дорошенко, собравши всю родню, приходит к матери, склоняет перед нею колени и говорит:

— Маты! В останьне благославы на добре дило: выйти с усима чыгирынцямы и положыты бунчук и булаву на волю царського велычества!

— Кильки рокив чула я вид тебе про сее, и скильки разив давав ты обитныци, а на потым упьять бусурмана до себе на помич клыкав! — сказала с чувством скорби мать.

— Не раз! — сказал Дорошенко. — Говорыв я тоби, маты, що диялось те радш виры христианськои и народу благочестывого, щоб вольносты ёго зберегты.

— Хороши вольносты придбав ты ёму, народови сему! — сказала мать. — Загонять православных христиан в крымську неволю, як череду: от славни вольносты!

— Твое дило, маты, благословыты, а мы вже сами зна-тымемо, як нам поступоваты, — сказал Петро.

— О Господы, Господы! За-що ты покарав мене гриш-ну, що я породыла таку потвару! — вопила старуха. —

Проклинатымуть, Петре, тебе многи души христианськи, и вну ки иправнуки на тебе жалитымуться и плакатымуться. Що ты думаеш? Чы ты над собою страшного суда Бо жОгоне чаеш?

- — От и пишла, и пи шла, маты, прежний молебень пра-выты! — сказал с досадою Петро:-— А вжеж не вернеться те, що пройшло! Батька Богдан Хмельницкий не. дурно ка зав: при сухому дереви и живе запалюеться.

— Се треба занехаты, — обозвался Павла Яненко, тесть Петров; — не про те ричь: чы добре чы не добре мы п ерше учинялы. Вин каеться. Вин, свахо, у тебе благословения про-хае на добро, так що вже ёго колышним дорик аты!

— Схаменулысь вы, да чи не пизно! — сказала старуха. — Що то цар тоби тепер скаже? Скильки рокив его дурылы! На Сыбир тебе зашле. Туды б тоби и слид, абы мого бидного, коханого Грыцю вернулы!

— Ты, сваха, за Грыцем зажурылась; Грыця тоби жалко, бо Грыця при тоби немае, — сказал Яненко. — А ко-лыб Грыць повернувся, а замист Грыця Петра заковалы в зализа, тоб и за Петром" убывалась ты, як за Грыцем тепер убываешься. Хыба Грыць того не робыв, що Петро? А вже мы вси одным мыром помыровани! Вси погришилы проты царя православного и проты усёго миру христианського,- И я з вами теж. Ударимо ж самы себе у груды,- и покаемось. Може мылосердый цар простыть!

— Сдаеться уже часу не маеш! — сказал сын Янен-ка. — Мотовыло, що посланный був до салтана, попався барабашцям у неволю и лыст гетманський у ёго взялы. Знають у ж е, що посылалысьмо з нов у зваты крымцив. Сёго нам не пробачуть. Тепер, як раз, як говорыть стара, на Сыбир гетмана з а шлють.

А який чорт нагадав того Мотавыла посылаты, колы не ты, Яцько, с своимы приятелямы? — говорил с чувством огорчения Ян енко. — Я ка зав: не треба, и гетман не хотив, так вы его сбылы с путьти!

— Не добре зробылы, що Мотавыла послалы, — произнес Петро: — а ще гирше нам те, що Мотавыло попався. Тильки тепер мени Полуботок пыше, колы я не стану ба-рыться и выйду до их зараз, то воны Мотоныла выпустять и про лыст наш, до салтана пысаный, московському гетманови не объявлют.

— П о тура й! — сказал Яненченко: — Т иль к и выйдеш, так усих нас у кайданы забьють, да у Москву зашлють.

— Обицяе Полуботок и лыст наш до нас вернуты, — сказал Петро. — Ось читай, що воны напысалы нам.

— Одначе не прислалы! — возразил Яненченко.

Пришлють, — сказал с. решимостию выступивши

Вуехович. — Присягаюсь на тым, що пришлють и гетмано-ви московському не скажуть. <<���Люды нашы>>.

— А ты по чым знаеш? — сказал Яненченко: — Хыба вже з ными змовывся: соболив московських захотив!

— Ты мене, Якове, соболями не урикай, — сказал с видом достоинства Вуехович: — Молодый ще ты, щоб мени таке завдаваты. Я над твого батька старийший литами, а не те що над тебе, хлопця!

— Мий -пысарь вирный мени чоловик, — сказал Петра. — Я не дозволю на его порикаты.

— Не дозволыш, той добре ёму, — возразил Яненченко. — На те, гетман еси. И про' Мазепу казав ты колысь, що вирный тоби. А Мазепа тепер перший чоловик у гетмана поповыча став.

— А що ж робыты, колы так склалось, — произнес Петра. — И Мазепу не виновачу я. Не класты було ёму шыи пид обух. Яб и сам так зробыв, як Мазепа, як бы на его мисци був. Ти полковныки, що вид мене видцуралысь, бильш выновати. А всёму початок положыв зять Лызогуб, що перший з ных пидлызався. Ти вси гирш мени зашкодылы ниж Мазепа. Да я тепер никого не выновачу, бо им н:И:чого було бильш робыты. ""дчылы воны за здалегиль, що з сего усего ничо го не выныкне окрома лыха. Я одын вынен, що не послухав их доброи рады и на бусурманив понадиявся! ■

— Мазепа мени велыкий приятель був, — сказал Вуехович. — И тепер, сподиваюсь, таким зостався. Пошлемо до Самойловыча посланцив, а я лыст до Мазепы лапышу и прохатыму, щоб за нас заступывся перед гетманом. А Мазепа у Самойловича велыку сылу мае. Да вин такии розум-ный що, и з Москвою знатыме, як повестысь. Вин усе поробыть нам як слид и улагодыть.

— Так, так! — говорил Яненченко.

— Се такий шельмованець, що кого схоче поведе и проведе и в провальля заведе. Вин подлестывся до нашего гетмана, а як побачыв, що сонце ёму вже не так свитыть., як перше свитыло, так зараз израдыв свого добродия, тепер пидлестывся до поповыча, а колы прийде час, и того зра-дыть. Оттакий то ваш Мазепа.

— Кого ж пошлемо у посланьцях до Самойловыча? — спрашивал Петро.

— Мене, пане, гетмане, посылай! — обозвался Кондрат Тарасенко, племянник старой Дорошенчихи, быстроглазый, черноволосый молодец, вскочивши с своею места. ‘