Николай Костомаров - Казаки

— Добре! — сказал гетман. — Ты, козаче, не дурень еси и на ричи мастак. А другого кого ж пошлемо? Другий нехай ииде сам Вуехович, колы вин сподиваеться урешто-вать усе через Мазепу, свого давнёго приятеля. Я прииду до Самойловыча и до Ромодана, нехай тильки перед вамы воны' запрысягнуться, що мени ничого не буде и всих наших зоставлють на своих прежних мишканях жыты, и вси мои вины, що я проты царя учыныв, простяться и на прышлый час не спомынатымуться. А я запрысягну не втручатысь у жадни козацьки справы и стану жыты вцале прыватною особою. Вы с Тарасенком дайте за мене таку обитныцю, а вид ных прывезить мени в лысту таку, як я кажу и бажаю.

— Не повирють воны сёму, — сказал судья Уласен-ко, — скажуть: не перший раз обицялысь, а не выконалы своих обицянок.

— Що ж нам дияты? — сказал Дорошенко. — Бач, Воронивка, Черкасы, навит Жаботын и Медведивка уси видчахнулысь от моеи владзы. Уже тильки чыгирынци да охоче вийсько трымаються ще за мене, да и ти незабаром одийдуть, бо вже охотныкам показав дорогу Мовчан. Нехай так робыться, як Вуехович казав. Благо-словы, маты! ,

- — Як до царя подаваться, так тоди матчыного благо-словеня треба, а як з бусурманами водытысь, так тоди мат-чынои рады не слухаеш. Инши порадныки есть на те! — говорила с выражением горечи и озлобления старуха.

— Хыба я, маты, не прохав твого благословеня, як турка пид Каменець звав и як Мазепу посылав? — говорил с выражением укора Дорошенко.

— Не благословляла я тебе. Перший раз що мое благословеня чи неблагословеня варто було, колы найперший владыка мытрополыт благословыв тебе на приязнь из турком. А в другий раз я не те що не благословыла тебе, а ще кляла, а ты так розлютовавсь, що аж рукамы на мене за-мирявся и замкнув мене, нибы яку злодиюку!

— Маты!' — жалобно произнес Дорошенко. — Ажеж я каявся перед тобою и вик свой каятымусь. Сам Бог прощае покутуючых гришныкив.

— Тильки не такых, що як собака на блюваки свои обертаються, як кажуть святи отци. Твоя покута — шки-люваньня з Бога, ане щыра покута, — говорила старуха, более и более раздражаясь.

— Пийшла, пийшла, стара! — с досадою вскрикнул Дорошенко.

— Эге! — продолжала раздраженная старуха. Стара вона стала, тая, що тебе породыла и выгодувала! Розум через старощи утратыла. Що ж? Молодои слухай! Що вона тоби в гречку скаче — се ничого. Було Хоми, буде щс й тоби!

— Ты, стара, на кого се натюкаеш! — обозвалась жена Петрова, все время сидевшая молчаливо и как бы дремавшая после порядочного, как видно было, излияния в себя винного пития. — Ничого мене иисты и поприкаты! Який зо мною грих не стався, я его спокутовала не за одын рик!

— Спокутовала! — возразила старуха со злобным смехом. — С черныцями, а може и с ченцями роспылась. Бач и тепер очи залыти.

— Через кого я така стала, як не через тебе, стара! — говорила, порываясь с места, Петрова жена: — Все через тебе! Як я замиж выйшла за твого сына, так с першого ' дня як почала ты мене клюваты да грызты, да чоловикови на мене наговорюваты, аж поки не засадылы мене в ма-настыр. А тепер досадно тоби, що упьять мене взялы до себе житы.

— Прысько, буде! — грозно заметил ей отец ее Павло Яненко.

— Прысько, годи тоби! Утыхомырься, — таким же тоном проговорил ей Петро.

— Чого там буде та годи? — говорила раздражи^аяся Приська. — Чого вы на мене гуртом нападаетесь? Сами у грих увелы, тай грызете!

— Як мы тебе у грих увелы? —. повышая голос, говорила старуха. — Хыба з нас кто направыв тебе... памята-еш, як тебе уловылы з молодцем, та напысалы твому чоловикови. О, негидныця! Сама ты в грих ускочыла, не боячись Бога и людей не стыдячись.

— Кто мене в грих увив? Пытаете вы! — говорила Приська. — Батько, ридный батько, що отдав мене сило-миць за нелюбого. От-кто мене у грих увив з початку. Я не хотила йты за Петра, а мене гвалтом узялы и повезлы у церкву винчатысь. Петро знав, кого брав. Хыба вин кохав мене? Як бы я не Хмелныцького роду була, то вин бы и не здумав мене браты, а як бы взяв, то давно б мене зарубав.

— И давно було б треба! — с гневом сказа}! Петра. — Зробыть бы з тобою, як зробыв Богдан з своею другою жин-кою! Мы ж, бач, з батьком твоим посадылы тебе в мана-стыр, щоб ты одумалась и спокутовала. Ты ж, бачу, все така ж, яка и була.

— А тож! Олии з мене не выбьете. И до смерты буду все така! — говорила крикливым голосом все более и более раздражавшаяся Приська. — У гречку скакала, та ще ска-катыму. От що! Ось поиидь, Петре, видсиля мисяцев на два або на три. Побачиш тоди, чого я тут нароблю!

— Цыть, навиженна! — крикнул на нее Петро. — Хыба схотилось знову пид чорный каптур? Добре, мабуть, вы-пыла!

— А що ж? — говорила с жаром Приська. — Выпыла! Тоби можно, а мени так ни! Ты, гетман, позавчора наклы-кав музыки, та пишов по шынках танцюваты, а я, гетман-ша, зберу жинок, та козакив и пийду по улыци. Оттак! — При этом она сделала круговорот своим телом. ,

— Шо мени зробыш? — продолжала она доходя до исступления. — В манастыр засадыш? Садовы! Зарижеш мо-же? Риж! Я тебе не любыла, не люблю и никали не любытыму!

— Нехай тоби лыхо! — сказал Дорошенко. — Хыба я тебе люблю? Держу тебе того рады, що дочка мала есть. Да и те: яка ты ни есы, а все ж таки ты мени жинка винчана. ;Тым и держу, хоч не хочу.

— И держыш и держатымеш, мий голубе! Хоч хочеш, хоч не хочеш; взяв, так и терпи вси мои выбрыки! — говорила, заливаясь ироническим смехом, Приська.

— Дочка! Угомонысь! — наставительно говорил ей отец.

— Не грымай на мене, батечку! — отвечала ему Приська. — На вищо отдав мене за нелюба, а не за того, кто був мени мылый!

— Чорт тебе знав, кто у тебе милый був! — заметил Дорошенко.

— Нема вже ёго, нема! — говорила Приська. — Тепер кого нагибаю на дорози да сподобаю, той мени и мылый. Багато мылых буде! Що день, то одын мылый, а на другий день — инший мылый. От яка я. Петро се добре зна.

Мать соскочила с места и закричала:

— Петре, сыну, забий ий рот, щоб не верзла такого. Боже! Якого сорому довелось наслухатысь вид невистки!

— Прысько! — закричал топнувши ногою Петро. — Не роздратуй мене. Не вдержусь, бытыму!

— А я тоби дам дулю пид нис, — сказала Дорошенч];!-ха. — Ось глянь, яка дуля! На! Покуштуй, мий голубе.

— Дочко! — громко крикнул отец, бросившись на дочь.

— Прысько! — крикнул Дорошенко и схватил ее за руку. .

Приська посмотрела на него с видом, вызывающим к себе сожаление.

Прысько! — продолжал Дорошенко: — Иды соби в свою комирку, та выспись. Бо ты, бачу, вже чи мало вы-пыла. Кто се ий горилки принис?

— Сама взяла у тебе в шкапчику. Найшла, тай напы-лась, — сказала Приська.

— Иды, иды! — говорил Дорошенко, улыбаясь и стараясь показать, как будто все обращает в шутку. — Иды, еерце, коханко! — Приська пошла к двери, подскакивая и припевая: •