Николай Костомаров - Казаки

С тех пор приверженцы Сомка полагали, что избрание в Козельце совершилось: присланному от царя не останется н ичего, как только утвердить состоявшееся избрание; но противники их говорили, что никакого избрания отнюдь не было, и оно должно произойти снова при царском посланнике, и не иначе, как черною радою, то-есть где бы, участ-вотали громады козаков и поспольства. После этой неудачной рады Мефодий и Золотареяко опять писали в

Мос кву, жаловались на самовольство Сомка, еще лишний раз у веряли, что он, изменник, сносится с своим племян ником и хочет для того только' захватить власть, чтобы изменить и увлечь за собою левую сторону Днепра. Воевода Волконский повторял в своих донесениях в Москву то же, и князь Ромодановский так же описывал Сомка изменником; Бруховецкий, наконец, с своей стороны чернил Самка как только мог. За Бруховецким вопиял против Сомка и знаменитый СиркО. Сохранилось его энергическое письмо к Самку (хотя в крайне испорченном списке), где он пишет к нему между прочим так:

«Многомилостивый господин Яким Сомко, наш любезный приятель! Покинь мудрить; лукавство твое и измена уже явны всему Войску; я знаю твою лукавую лесть: ты в соумышлении с своим племянником хочешь изменить Богу и его царскому величеству, но Бог не потерпит великой неправды; вы оба однодумны с оным псом Выговским, с которым вы породнились, и его научением дышите, гоняясь за чертовским шляхетством ляцким. Пусть тебе памятно будет, как на сейм ты бегал для титулов и маетностей; ты получил свое наказное гетманство не от Войска, а от клятвопреступного Хмельницкого, и неправильно пишешься наказным гетманом; лучше бы тебе покинуть свое гетманство, вспомнивши о войсковой казни, издавна постигавшей тех, которые присваивали себе титулы без заслуг и единодушного согласия всего низового войска. Какие твои заслуги? Донских козацких посланцев у нас много; они все знают, как ты на Дону вином шинковал. Ты людей притесняешь, поставил сторожи на переправах будто от неприятелей, а за ними своим нельзя проходить, и только в убыток государству все это делается в совете с нечестивым Хмельницким. Ты по шею купаешься в братней крови; но вот Бог даст — Войско совокупится; станет дума всех черных людей войсковых; не сердитесь на нас, что мы вам правду объявляем».

Запорожцы от себя, а Мефодий от себя писал в Москву одно' и то же, что избрание гетмана прочно может стать только посредством черной рады, такого сборища, на котором были бы все малорусские черные люди, а не одна старшина, с толпою козаков, покорной старшине.

Московское правительство, уже настроенное против Сомка, имело причину быть им еще более недовольным за козацкую раду, ибо на предшествовавшей иченской раде сами козаки решили просить о присылке боярина, и ждать его, чтобы не иначе как в его присутствии избран был

всенародно гетман, а теперь, не дождавшись боярина , Сомко стал распоряжаться выбором очевидно для своих видов. 13-го мая из Москвы от царского имени послана грамота -к Ромодановскому; ему предписывалось идти в черкасские города для оберегания от неприятельского нашествия, и собрать раду для избрания всеми голосами на.., стоящего гетмана. Велено было непременно, чтобы из Запорожья козаки прибыли на раду с Бруховецким. На этой раде должны быть', кроме старшины и козаков, ме-. щане и чернь. Москве черная рада была на руку. Опыт предыдущих событий показал уже, что в Украине малорусское поспольство предано царю и готово подчиняться всем переменам, какие окажутся нужными для московских видов. Оно не имело тех шляхетских и политических прав и вольностей, которыми дорожили казаки, а между тем хотело улу^ения своего быта, чувствовало над собою тягость казацких привилегий и надеялось льгот, охраны и защиты от царя; оно гораздо меньше, чем козаки, впитало в себя польских понятий и взглядов, более оставалось русским. Оно желало чересчур много, даже невозможного, но требовать могло очень мало, и более способно было надеяться и ждать, чем домогаться. Его идеал было широкое всеобщее равенство, свобода от всяких -податей, повинностей, стеснений; но так как этот идеал ведостигаем по существу вещей, то, при отсутствии определенных и ясных требований, оно легко обращалось к прежней доле терпения. Московская политика понимала, ■ что, опираясь на черную громаду, можно довести край до подчинения самодержавной власти, так как Бруховецкий и его запорожские соумышленники понимали, что в тех обстоятельствах, в каких находилась растрепанная Украина, взволновав эту громаду и потакая ее похотениям, хотя бы неумеренным и неосуществимым, можно взять над нею верх и потом поработить ее и обогащаться на ее счет, погубивши тех, которые думали жить и обогащаться на ее счет другим, более легальным путем. Поэтому, как Бру-ховецкому и его благоприятелям, так и Москве была нужна черная рада. Сомку она была чрезвычайно неприятна; он предвидел себе возможность беды, но должен был притворяться, и говорил воеводе, что одобряет такой способ избрания, сам же вовсе не хочет гетманства и готов оставаться черняком, служа верою и правдою царю своему. . Ничего другого не мог говорить тогда Сомко. Что касается до Золотаренка, то он был достаточно ограничен умом, чтобы с первого раза понять грозящую беду, а поддаваясь

внушениям Мефодия, надеялся для себя выигрыша во всяком случае.

Между тем Москва все еще не оставляла надежды уладить с Хмельницким. У него и у козаков, державшихся польской стороны, не ладилось и долго не могло ладиться с Польшею. Поляки продолжали подозревать Юрия и надеялись от него каждый час измены. Коронный гетман Станислав Потоцкий писал к маршалу ■ коронному

Любомирскому, по слухам, что Хмельницкий ищет у константинопольского патриарха разрешения от чудновской - присяги, что он переговаривается и с Бруховецким, и с Сомком, и хотел бы, чтобы верные царю казаки напали на него, когда он будет с малым числом войска, чтобы потом извинять себя, как будто он передается поневоле Москве, так как он уже извинял себя в Москве, что передался Польше поневоле. Эти подозрения имели свою долю правды . Хмельницкий писал в Сечу к Сирку, поручал ему сделать в полях какую-нибудь помешку татарам, изъявлял надежду самому скоро воевать против татар и ожидал союза европейских государей против турок. <<���Не тревожьтесь тем, — выражался он, — что мы здесь татар приглашаем и присягаем им: дурно своему брату христианину солгать, а бусурману — Бог греха отпустит». Недоразумения по поводу религии с Польшею не прекращались. Сейм утвердил чудновскую комиссию, которая подтвердила многие статьи гадячского договора; за уничтожением Русского Княжества последний оставался во всей силе законного значения.Ди онисий Балабан, хотя ненавидел Москву, был верный православный и писал письма к королю, чтобы, согласно с кон-ституциею, утверждавшей гадячский договор, были скорее -отобраны от униатов монастырские и церковные имения, данные издавна православными предками панов православным монастырям, что только этою мерою утв ердится в Украине спокойствие, и Запорожское Войско будет оставаться в незыблемой верности королю и Речи Посполитой. Гетман в марте послал в Варшаву Гуляницкого с тремя другими старшинами (КреХовецким,. войсковым писарем Глосин-,ским и Каплонским) для отобрания, согласно конституции, от униатов всех епископских кафедр, архимандритств и духовных имений, просил короля скорее назначить с польской стороны четырех комиссаров и дать им полномочие для исполнения вместе с казацкими послами «святого дела», - как он выражался. Но исполнить этого было невозможно, несмотря на все обязательства и конституции; пока поляки были католики, невозможно было им совершить такого дела, которое клонилось к ущербу их религии. Кроме того поднимался старый вопрос о свободе народа от панов, за что ратовал южнорусский народ в одинаковой степени как и за свою веру. «Доношу вашему величеству, — писал Хмельницкий королю, — что паны, шляхта и поссесоры имений вашего величества и дедичных отягощают невыносимыми чиншами, десятинами, поваловщинами и иными тягостями, и приневоливают к работам верных вашему величеству казаков, проливающих кровь за благо Речи Посполитой, нашему народу чинят великое беззаконие, нарушают вольности наши, утвержденные договорами и конституциями прошлых сеймов. Но в то время, когда с таким требованием явились послы гетмана Войска Запорожского, на тот же сейм явились послы от шляхетства и жаловались, что гетман дозволяет своим универсалом делать панам всякое насилие, одних не допускать до владения имуществом, других выгонять из наследственных имений, захватывать государственные и частные доходы имений королевских, духовных и светских особ. По этим жалобам, в силу последовавшего о них сеймового решения, король отвечал польским послам от южнорусских воеводств, что будет дано приказание Хмельницкому возвратить захвачеиное достояние обывателям. Вместе с тем было постановлено, что все привилегии, выданные прежде казакам на шляхетские имения, хотя бы они были одобрены постановлениями прежних сеймов, уничтожаются новою конституциею, и все такие имения, находящиеся во владении казаков, должны быть по введении коронных войск в Украину возвращены прежним законным владельцам. В особенности признавались недействительными постановлениям прошлого 1661 года. Новое постановление налегало особенно на уничтожение в прежней конституции слов, имеющих такой смысл, что реестр казацкий со стороны казацкого правительства не должен быть приведен в исполнение прежде возвращения церковных имений, и только три месяца спустя после этого удовлетворения православных гетман обязан был реестро-вать войско. Так как этот пункт ..не оказался внесенным в конституции, записанные в градские варшавские книги, то теперь на этом основании его и уничтожили. Окончательно реестроваиие было очень желательно для поляков: оно легально полагало предел неясным отношениям между казаками и поспольством, должно было прекратить вступление пасполитых в казачество, а гетману иего старшине преградить путь вмешательства в дела края, не входящие исключительно в круг козацкого управления. Но и для козаков было чрезмерно важно составить реестр свой только тогда, когда будут удовлетворены духовные требования русского православного народа, и когда через то будет удалена важнейшая причина восстаний, побуждавшая козаков привлекать к себе сколько возможно большее число посполитых для борьбы с Польшею. Поляки, нарушая теперь то, что сами прежде постановили, и домогаясь завершения реестра прежде возврата церквей и церковного ведомства имений в руки православных, явно показывали, что не хотят исполнять последнего никогда, а обманывают козаков и весь русский народ только для того, чтобы стеснить козаков и, no возможности, лишить их на будущее время средств защищать православие и подниматься против Польши под этим благовидным предлогом. Понятно, что при таком обращении между собою наружно помирившихся :врагов прочного союза козаков с Польшею не могло быть. Со стороны поляков слишком рано давала себя знать иезуитская политика, да и Хмельницкий и его полковники всегда готовы были перейти на сторону царя, если бы только могли уладиться и окончиться недоразумения, возникшие с Москвою, а козаки могли быть довольны под московским правительством и надеяться осуществления своих желаний. Но в то время со стороны Москвы было мало оказываемо лестного для ко-зацких надежд. Москва не расположена была делать уступок, каких хотели козаки и какие вовсе не содействовали прочнейшему сплочению Украины с Московским государством. Москва, следуя своей заветной политике — подчинения русских земель и собирания Руси в единое тело, — не решилась бы принимать Юрия или какого бы то ни было другого гетмана иначе, как держась твердо условий, ненавистных для козацкой старшины, условий второго переяславского договора; но к тому же существенной помощи от царя козакам в те смутные времена было мало. Сомко и левобережные полковники то и дело, что просили ратных сил, а им то и дело отвечали, что об этом будет дан указ, но московское войско в Украину не посылалось, а те ратные люди, 4которые находились с воеводами в городе, не в силах будучи_оборонять Украины от чужих, были бичами для своих. — «Мы, — говорил черниговский полковник великорусскому гонцу, — беспрестанно просим у государя войска, а нас только тешат словами, и ратных людей не шлют, а у воевод какие есть ратные, так от них наши дома разорены. Третий год сами боронимся от неприятеля». В самом деле, в то время не было числа челобитным, подаваемым от малорусов царю: один жаловался, что ратные московские люди отняли у него жену, другой — дочь, третий — что малолетних детей завезли в «Московщину», и завезенные терпят неволю неизвестно где; некоторые выпрашивали проезжие грамоты и разъезжали по Московской земле, отыскивая своих детей и кровных. Число ратных уменьшалось, и потому все менее и менее Малая Русь имела надежду на помощь от них против внешних врагов. Насилия же, грабежи, убийства, всякого рода оскорбления малорусский народ не переставал терпеть от тех, которые оставались в Украине. Все это известно было на правом берегу,, и, разумеется, останавливало Хмельницкого и его старшину от нового подданства царю. Притом же расчет был таков: если они отложатся от Польши, поляки и татары их примутся разорять, истреблять поголовно; московский государь не подаст им помощи, так точно, как не подает малорусам на левой стороне, и потому — перейти на сторону царя в то время значило для правого берега Украины отважиться на явную погибель. Понятно, что оставаться под властью поляков было нелюбо после того, как последние, сознавая бедственное положение Украины, упадок ее народных сил и разложение козачества, начали уже явно показывать, что все обещанное ими был обман, что Украине грозит прежняя доля. Тем не менее правобережные козаки все еще держались Польши, потому что считали ее больше для них сильною и в случае вражды с нею более опасною, чем Московское государство, которое поставило себя так, что дружба с ним казалась им опаснее вражды. Вот почему Хмельницкий хотя и переговаривался много раз о подданстве царю, но в своей нерешимости, не получивши еще сведения о новом постановлении польском, вредном для козаков, снова летом 1662 года отправился подчинять себе левобережную Украину вместе с ордою и польскими вспомогательными хоругвями.