Николай Костомаров - Казаки

«От века того не бывало, — говорил Сомко, — чтоб епископы на раду ездили; знать епископ должен одну цер-

ковь, а такой баламут и в епископы не годится. Прежде сложил ся с Васютою Золотаренком, а теперь с Бруховец- ким; по его баламутству Бруховецкий гетманом кошевым называется. У нас в Запорожье от века гетманов не бывало — там бывали только атаманы, а гетман был один; на то и войско называется Войско Запорожское. Пусть и теперь великий государь прикажет в Запорожье быть атаманам, а не гетманам; а если в Запорожье будет гетман, так нам нельзя писаться гетманом Войска Запорожского».

Бруховецкий уверял, что Сомко сносится с Тетерей и хочет отдать Украину Польше; что он вместе с Золотаренком непременно изменит царю; а Сомко, в свою очередь, говорил Ладыженскому: «Бруховецкому нельзя верить;

Бруховецкий полу-лях; он был лях, да пристал к Войску Запорожскому, но он никогда казаком не был, и у Богдана Хмельницкого служил во дворе, а не в войске; Богдан его не брал на службу».

Но СомкО не умел так подлаживаться к московским воеводам и гонцам, и вообще к московскому правительству (которому все беседовавшие с Сомком московские люди в точности передавали его речи), как это делал Бруховецкий. Сомко, напротив, раздражал Москву против себя. — «Нам, — говорил он, — только что обещают, а ничего не дают. Мне сулили милости, а не заплатили даже собственных моих денег, что я издержал на жалованье ратным людям царским». В бытность Ладыженского в Переяславле Сомко - сделал несколько заявлений, которые не могли понравиться московскому правительству. Таким образом, он охуждал статью договора с Юрием Хмельницким, запрещавшую казнить самовольно смертью чиновников и начальных людей. «Нужно, — говорил он, — чтоб полковник страшился гетмана и за повеления его везде стоял и умирал. Вот как Выговский оставил Грицька Гуляницкого в Канотопе — велел ему за повеление свое умирать, а если не сделает так, то он прикажет казнить его жену и детей: и Гуляницкий исполнял его повеление. Вот это хорошо». — Но Грицько Гуляницкий, сказал Ладыженский, — забыл Господа Бога и православную веру и своровал великому государю? — «Выговский своровал, — сказал СомкО, — Гуляницкий исполнял повеление своего старшего». Такой взгляд не мог быть по вкусу Москве, когда власть гетмана для того именно и ограничена, чтоб полковники могли не исполнять повелений своего старшего, противных видам и целям московским. Также не могло понравиться в Москве изъявленное наказным гетманом желание, чтоб были отпущены на родину задержанные в Москве малорусы и в том числе Григорий Дорошенко, Нечай, взятый в плен изме нник Цыцура и друРИе. Сомк° вместе с Ладыженским объезжал город и показывал ему укрепления, сделанные недавно им около Переяславля. «Вот здесь в конце, в бол ьшом городе, — говорил Сомк°, — я думаю поставить маленький городок; как в неприятельский приход мы пойдем на вылазку, а воевода может город запереть, и нас назад не пустит. — Такое подозрение на воевод было оскорбительно. — Ты, сказал ему Ладыженский — от неприятелей в ' осаде сиживал и на вылазки ходил, и никогда ворот от тебя не запирали, а государевы люди .из города к тебе на выручку хаживали. Нет, без государева указа тебе нельзя и подумать строить в большом городке малого».

Ладыженский сказал об этом воеводе Волконскому.

Волконский ему сказал: •

— Наказной гетман и мне уже говорил про это, только я сказал так: коли ты будешь делать другой городок себе, так я пошлю тысячу человек государевых людей, да велю им с тобою жить вместе в этом городке. Вот нонеча у наказного гетмана заведены караулы по всему большому городу, где государевы люди, там он своих черкас поставил вместе; а как неприятель Юраска Хмельницкий с черкасами и ляхами стоял под городом, тогда такого караула по городу у него не было. Из-за Днепра то и дело приезжают к нему купцы, и он за Днепр купцов с этой стороны посылает. Словам его верить никак нельзя.— до чего дела дойдут; а покамест дурного дела за ним не примечено.

В бытность Ладыженского к Сомку привозили письма из-за Днепра, а игумен Мгарского монастыря привез ему письмо Тетери. Этот игумен, Виктор Загоровский, был большой приятель Сомка; как только он приехал, Сомк° стал с ним пить.

Царский посланец проведал об этом стороною и потом обратился к наказному гетману с требованием показать письмо Тетери.

<<���Я теперь запил, — говорил Сомко, — пью мою вольность; от Тетери еще много будет писем: я все, сколько будет их, отправлю к его царскому величеству. Он пишет мне, чтоб згоду учинить; а я ему отпишу, что я тому' рад, чтоб войны не иметь; а живем мы по милости царского пресветлого величества в своих вольностях, татарам жен и детей не отдаем, хлеб едим целым ртом — никто у нас не отнимает; а вы, напишу, гетмана зачем постригли и скарб его пограбили?»

Частые сношения с Тетерею и забутылочная дружба с теми, которые перевозят ему письма, внушали подозрения.

Более всего настаивал Сомко на то, что государевы ратные люди делают великие обиды малорусам. Пусть, — говорил он, — великий государь прикажет переменять ратных людей по годам, а то государевы люди получают жалованье медными деньгами, а медных денег в Украине нигде не берут, так государевы ратные люди, проевши то, с чем пришли, беспрестанно крадут; уже многих сделали без имущества; с ними никак нельзя жить: у нас учинится что-нибудь дурное, либо козаки и мещане покинут свои дворы и разбегутся врознь: вот в Нежине и Чернигове построили особые дворы государевым ратным людям, а у нас в Переяславле стоят они по дворам козачьим и мещанским. Пусть и здесь построят им дворы. Сомко и самому царю писал жалобу на царских ратных людей в самых резких выражениях: «Мы, верные подданные вашего царского величества, сколько лет подставляем свои головы, проливаем кровь, лишаемся своих имений и пожитков, скитаемся наги и босы, и до конца приходим в разорение и расхищение от чужих и от стояльцев (то есть ратных, стоявших на квартирах); народ наш российский от грабежа и крадежа ратных людей рассеян во все стороны; в Переяславле много найдется пустых дворов; хозяева, не терпя более непривычных для них больших обид, разбрелись, и остальные думают разойтись». На эти жалобы прислан в Переяславль от царя стольник Бунаков; он в Переяславе производил сыск и нашел возможным наказать кнутом одного только Якуш-ку Нечаева за воровство, а более никого виновного не оказалось из ратных людей. Сомк° объяснял тогда, что московские ратные люди и переяславские жители первые ответчики, вторые челобитчики на них, — еще до приезда Бунакова, то в боях побиты, то в полон взяты, то умерли; от этого теперь выходит, что по иному делу есть челобитчики, да нет ответчиков, и в заключение просил, чтобы вперед государь не велел ратным людям обижать переяславских жителей. Эти жалобы, по которым нельзя было произвести следствия, естественно внушали еще более подозрения против Сомка; они казались явным доводом нелюбви Сомка к великорусам и Московскому государству. В Москве заключили, что Сомку нельзя ни в чем верить, и, напротив, те, которых он хотел оговорить перед правительством, через это самое приобретали доверие.