Варвара Головина - Мемуары

«Уже давно, — сказала она мне, — хотела я вам показать нечто вроде дневника, который я хочу послать матери при верной оказии. Я не хочу его отправить, не показав вам и не отдав его на ваше суждение. Останьтесь здесь (мы были в спальне), я сейчас принесу его, и вы поступите с вашей обычной откровенностью».

Она вернулась, мы сели около камина, я прочла тетрадку и бросила ее в огонь. У Великой Княгини вырвалось резкое движение, потом на лице ее отразилось удивление.

— Что вы делаете? — сказала она с легким раздражением в голосе.

— То, что я должна, Ваше Высочество. Эта рукопись обладает всей прелестью стиля и искренним доверием дочери к своей матери, но, когда принцесса, ваша мать, прочтет его, находясь на расстоянии восьмисот лье от вас, она будет беспокоиться. Каким образом вы можете ее тогда успокоить? Вы посеете в ее душе смущение и муку. Большая разница, говорить или писать. Иногда одного слова достаточно для человека, который нас любит. \

Великая Княгиня согласилась с трогательной прелестью и сказала мне многое, что тронуло мое сердце.

Эта тетрадка была отражением души, всецело изливающейся на груди любимой матери, преувеличивая опасности из благородного стремления и большего недоверия к самой себе. На ее стиле заметно отразился характер ее учения. История была все время ее любимым чтением. Изучение сердца человеческого помогает нам познавать и судить себя. Благородство ее души в соединении с принципами располагало ее к снисходительному отношению к другим и большой строгости к себе.

Одной из причин, заставивших меня уничтожить эту рукопись, было желание лишить возможности Великую Княгиню читать ее.

Ее необходимо было поддержать против трогательного недоверия к своим силам, которое могло ее бросить в уныние.

Императрица никогда не объявляла заранее о своем отъезде из Царского Села. Она отправлялась обыкновенно в тот момент, когда этого меньше всего ожидали, что было причиной недоразумений, забавлявших ее. Однажды сказали, что Ее Величество сегодня выезжает в карете, и это очень всполошило всех, кто имел честь возвращаться с Государыней в Петербург в ее карете. Граф Штакельберг был особенно этим заинтригован и приказал своему лакею укладываться. Ее Величество села в шестиместную карету и оказала мне честь, пригласив меня туда вместе с м-ль Протасовой, Зубовым, флигель-адъютантом Пассе-ком и графом Штакельбергом. Она отдала заранее распоряжение кучеру, который повез нас сначала на обыкновенную прогулку, а потом свернул на дорогу в город. Граф Штакельберг сделал знак Пассеку, что он не ошибся и угадал. Но в то же время кучер своротил с большой дороги и въехал в лес. Все эти повороты взад и вперед совершенно сбили с толку графа Штакельберга, и он не знал, что подумать. Мое присутствие его должно было бы успокоить. Я никогда не возвращалась в город с Ее Величеством. Наконец спокойно вернулись во дворец; граф Штакельберг не нашел своего лакея, который уехал вместе с вещами. Пришлось послать за ним вдогонку. Это удалось с большим трудом, что очень забавляло Государыню и все общество.

Так как было поздно; она сейчас же удалилась к себе. Я последовала за Их Императорскими Высочествами в их апартаменты и ушла оттуда только в одиннадцать часов. Около полуночи, когда я собиралась ложиться, мне принесли записку от Великой Княгини, которая просила меня от лица Великого Князя и от себя прийти как можно скорее к ним, так как они хотели сказать мне что-то особенное. Я приказала негру взять фонарь и следовать за мной. Ночь была темная и теплая; я шла по большому двору и коридорам дворца; повсюду царило глубокое молчание. Только часовые кричали: «Кто идет?» У меня был вид искательницы приключений. Проходя по террасе мимо маленькой лестницы, ведущей в комнаты Ее Величества, я увидала стоявший там пикет. Офицер посмотрел на меня с удивлением- Я дошла до малого входа, где меня дожидался камер-лакей Великой Княгини и провел меня в ее кабинет. Минуту спустя она пришла вместе с Великим Князем. На ней был надет шлафрок и ночной чепец, а на Великом Князе — сюртук и туфли. Они спросили моего совета по поводу незначительных вещей, которые они могли бы отложить до следующего дня и тем охранили бы меня от сплетен и злословия моих надзирателей: с того момента, более чем когда-либо, я стала самой-таинственной интриганкой. Но Великий Князь утверждал, что только я одна могла разрешить их спор. Примирив их, я возвратилась домой в час ночи.

Через несколько дней утром Императрица уехала из Царского Села. Мы все были на лужайке за оградой, чтобы посмотреть, как будет проезжать Государыня. Их Императорские Высочества оставались еще на сутки. Я вернулась с ними в город. Отъезд Императрицы огорчал всех: угольщики, водовозы, весь народ, живший в Царском Селе, бежал за ее каретой и плакал.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ .1795—1796

Немного времени спустя после возвращения в город Великая Княгиня заболела лихорадкой и вдобавок, чтобы увеличить мое беспокойство, захворал серьезно мой муж. Великий Князь навещал его почти каждое утро, и я предлагала ему завтрак. В четыре часа я отправлялась в Таврический дворец и оставалась там около Великой Княгини до восьми часов. Однажды вечером я нашла ее в худшем положении, чем всегда. Она пересиливала себя, боясь, что я уйду, когда она заснет. Я умоляла ее лечь на кушетку и заснуть, обещая ей не уходить. Она согласилась при условии, что я сяду рядом с ней, чтобы она могла проснуться, если я захочу встать.

Я с удовольствием смотрела, как она спит. Ее сон был покоен, и я наслаждалась тем, что она успокоилась и отдыхала. Я жалею о тех, кто не испытал этих мгновений чувствительной и чистой нежности, этого деликатного чувства, которое наслаждается молча и которому, как кажется, не хватает сердца. Оно говорит душе: нежные заботы и деятельное попечение увеличивают его чувствительность. Я смею сказать, что всегда питала к Великой Княгине чувство материнской любви. Уверенность в ее дружбе и добром отношении ко мне все укреплялась. У меня не было ни сомнений, ни препятствий, ни недоверия. Взаимное общение, существовавшее между нами, придавало нашей дружбе простой и естественный ход.

Я невольно возвращаюсь к ней, пытаясь изложить мои воспоминания. У меня нет воспоминаний ни более чувствительных, ни более глубоких, чем те, предметом которых является Великая Княгиня. Эта эпоха была самой замечательной в моей жизни, она оказала влияние на все последующее мое существование. Вскоре сцена должна была измениться; появятся новые действующие лица; непредвиденные обстоятельства и печальное событие довершат мое горе. Я останусь одна, со своим сердцем, и такой я хотела бы остаться в этом рассказе...