Варвара Головина - Мемуары

Я отвечала ей, обнимая ее от всего сердца, и заклинала ее вырвать из своего сердца причину многих неприятностей и раскаяния в будущем. Я указала ей на то, что, как бы возмутительно ни было поведение ее мужа, оно не должно оказывать влияния на уважение, которое у нее должно быть к самой себе.

Она успокоилась, и довольная улыбка появилась на ее красивом лице. Никогда я не забуду этой минуты победы над ее бедным сердцем. Мне казалось, что я не выдержу этой тихой и нежной радости.

Я просила ее позволить мне написать Уайтворту, сказав ему, что она призналась мне в своих чувствах, что я считаю его крайне виновным и не могу ни уважать его, ни принимать его у себя. Он прислал мне такой пошлый ответ, что даже Толстая не могла удержаться от смеха. Немного спустя граф Толстой перестал бывать у нас, потому что мой муж оставил придворную должность, но, чтобы замаскировать низость этого поступка, он выставил меня причиною этого разрыва, повсюду рассказывая, что я поощряла увлечение его жены и хотела похитить ее у него. Толстая получила ответ от матери на свою просьбу о разрешении приехать к ней, та одобряла ее проект. Она попросила меня обратиться к Ростопчину, чтобы он выхлопотал позволение Государя. Я отказалась от поручения, совершенно не желая вмешиваться в подобного рода ссору. Она обратилась к своему брату и к племяннику барона Блома. Последний был особенно хорошо знаком с мадам Шевалье, любовницей Кутай-сова, актрисой, о которой я упоминала выше. Барятинский получил от опекуна своей матери бриллиантовое кольцо стоимостью в 6000 рублей и подарил его Шевалье, чтобы заинтересовать ее в просьбе графини Толстой. Все устроилось по ее желанию, к моему очень большому сожалению.

Разрешение уехать было ей дано, и это доставило графу Толстому верный повод обвинять меня. Мне оставалось только хранить молчание. Слишком унизительно оправдываться, тем более когда ни в чем не можешь себя упрекнуть. Я не могла ничего сказать в свое оправдание, не выдав чувства графини Толстой. Это одно уже могло заставить меня молчать. Время ее отъезда приближалось, как вдруг лорд Уайтворт был отозван своим двором. Эта новость причинила мне сильное беспокойство. Я умоляла графиню отказаться от путешествия или, по крайней мере, отложить его на несколько месяцев, так как оно имело вид условленной встречи с лордом Уайтвортом, Но ничто не могло поколебать ее решения. Она, казалось, дорожила им больше жизни и уехала в апреле месяце. Г-жа де Тарант жила у меня. Она выписала из Англии графа де Круссоль, младшего сына ее сестры. Государь назначил молодого человека флигель-адъютантом и обходился с ним с добротой и мягкостью, необыкновенной в характере этого монарха. У графа де Круссоль, в то время как он находился в Гатчине при его Величестве, сделался нарыв в груди. Тетка перевезла его в город, чтобы лучше ухаживать за ним, и уступила ему свое помещение.

Великая Княгиня Елизавета иногда принимала поздно вечером графиню Шувалову, более из внимания к ней, чем для своего удовольствия. Но скоро она имела случай узнать заслуживающий уважения характер госпожи Пален и ее преданность интересам Великой Княгини, на что последняя и не могла не ответить тем же. После того как она проводила эрцгерцогиню в Вену, она поспешила возвратиться в Петербург и занять при дворе Великой Княгини Елизаветы должность, с обязанностями которой она едва успела ознакомиться.

При приближении весны Великому Князю Михаилу, младшему сыну Государя, привили оспу; был установлен порядок в подобных случаях увозить из дворца детей Императорской семьи, у кого еще не была оспа, и было предписано Великой Княгине Елизавете расстаться с дочерью, которую собирались поместить на шесть недель в Мраморный дворец. Великая Княгиня находила невозможным подчиниться этому приказанию. Отнять у нее ребенка значило отнять у нее все ее счастье. Она поделилась своим горем с г-жой Пален, а та, сама мать и нежная мать многочисленного семейства, приняла в этом самое живейшее участие.

— А почему бы вам, — сказала она Великой Княгине, — не отправиться вместе с дочерью в Мраморный дворец? На вашем месте я заявила бы, что никто не может разлучить меня с моим ребенком, и попросила бы позволения у Государя поселиться на это время в Мраморном дворце.

Великая Княгиня, зная неумолимое отношение Государыни ко всему, что касалось этикета, и не рассчитывая особенно на ее снисходительность, не решалась обратиться с просьбой, не имевшей до сих пор примера в летописях двора. Но, поощряемая и поддерживаемая г-жой Пален, она попробовала сделать попытку, которую сочли экстравагантностью. Императрица, после долгого сопротивления, уступила настоятельным доводам г-жи Пален, говорившей гораздо смелее Великой Княгини, и обещала передать об этом Государю, прибавляя, что он, наверно, откажет в такой неразумной просьбе. Напротив, Государь очень легко согласился. Г-жа Пален торжествовала и наслаждалась счастьем Великой Княгини, которая с этого времени привязалась к ней и сохранила неизгладимое воспоминание об оказанной ей услуге.

В течение шести недель, проведенных Великой Княгиней в Мраморном дворце, число лиц, которых она видела, ограничивалось г-жой Толстой, фрейлиной княжной Шаховской 7)и графом Толстым, который бывал и при дворе, и у Великой Княгини, выказывая безграничную привязанность и верность Ее Императорскому Высочеству. Он говорил ей о мнимом горе,которое причиняла ему жена, обвиняя меня в том, что я из ненависти и мести, желая разлучить его с графиней, устроила ее поездку в Берлин. Он описывал свое семейное несчастие так трогательно и правдоподобно для лица, настолько предубежденного против меня, как Великая Княгиня, что в конце концов она стала считать меня самой коварной и вероломной женщиной и жалела о дружеских чувствах и доверии, которое она питала ко мне долгое время.

Из особ двора Великая Княгиня Елизавета виделась только с Великим Князем Александром и Великой Княгиней Анной, и это были единственные лица, с которыми она и желала видеться. С этого времени началась ее дружба с княжной Шаховской. Эта молодая особа только что отказалась от брака, который должен был вскоре состояться, решив, что он не будет счастливым и что она слишком поспешно согласилась на него, поэтому она была очень рада на некоторое время удалиться от двора, чтобы избежать неблагоприятного освещения, которое бросает всегда на девушку подобное досадное событие, и попросила дозволения у Великой Княгини последовать за ней в Мраморный дворец. Она была очень хорошей музыкантшей; Великая Княгиня тоже любила музыку и занималась ею; досуг уединения навел Великую Княгиню на мысль воспользоваться талантом княжны Шаховской, она стала почти каждый день быть с ней, и таким образом завязалась дружба, продолжавшаяся до преждевременной смерти Шаховской, ставшей впоследствии княгиней Голицыной.