Ричард Фрай - Наследие Ирана

Степи Средней Азии всегда служили приютом для кочевников, сначала для скифов-иранцев, позднее для тюркских племен, так что оседлое население Хорасана постоянно находилось под угрозой опустошительных набегов всадников с севера. Если задуматься над тем, почему тюрки, пройдя через весь Иран на пути из Средней Азии в Анатолию, не смогли превратить Хорасан в тюркскую область, то приходится предположить, что оазисы Хорасана, населенные персами, закрыли свои ворота и, защищенные толстыми стенами, вынудили кочевников следовать на запад. Оседлые сельские поселения и городская жизнь в Иране не могли возникнуть недавно, они должны были существовать с глубокой древности. Но несомненно и то, что сами иранцы были некогда кочевниками, пришедшими на плато, где ранее жил оседло другой народ.

Этнографы утверждают, что пастушеское скотоводство является сравнительно высокоразвитой формой хозяйства, возникающей позже, чем оседлое земледельческое общество, которое, в свою очередь, пришло на смену этапу охотничьих племен. Если принять эту схему, то следует предположить, что предки индийцев и иранцев перешли к пастушескому скотоводству после того, как они познакомились с земледелием на территории своей прародины. По мере продвижения на юг они подчиняли оседлое население, у которого они вновь учились обрабатывать землю, но уже гораздо более совершенными методами. На индийском субконтиненте и на Иранском плато пришельцы были ассимилированы местным населением, но передали завоеванным народам свои языки и обычаи. Традиции мигрирующего пастушеского народа надолго сохранились на его новой родине, в среде, сходной, вероятно, с той, в которой очутились перешедшие к оседлости арабы, с их ностальгией и печальными воспоминаниями о жизни бедуинов в пустыне, «настоящих арабов». Об этом полезно помнить, когда читаешь древние иранские или индийские религиозные тексты, — их содержание навеяно жизнью раннего пастушеского общества, а не культурой оседлого населения. Но о пастухах-скотоводах мы узнаём впервые от оседлых народов, поскольку только у них были необходимые стабильность, время и желание вести записи событий и религиозных гимнов, — передававшихся из уст в уста кочевниками. Фиксируя эти гимны и песни воинских отрядов, писцы из среды оседлого населения обычно видоизменяли их, подгоняя под определенные литературные каноны. Поэтому до нас дошли своего рода интерпретации оригиналов. На протяжении тысячелетий степь и оседлость сосуществовали в Иране, плохо зная и понимая друг друга.

Наш анализ древнейшей истории Ирана должен быть в известной мере обусловлен этими общими положениями; нас подстерегает порой опасность, опираясь на малочисленные и отрывочные сведения, прийти к ошибочным выводам. Но без догадок и гипотез обойтись нельзя, если, руководствуясь критериями общего характера, попытаться упорядочить большинство имеющихся фактов, сохраняя при этом предельную простоту изложения. Так поступают естествоиспытатели. Попытаемся и мы следовать этим правилам, реконструируя наследие Ирана.

Представим себе, что все свидетельства существования Рима — сочинения его историков, латинский язык, археологические памятники, упоминания в текстах на позднейших языках — все это исчезло, а единственным источником для реконструкции латинского языка остается семья, именуемая романскими языками, известными только в их современных формах. Смог бы кто-либо в этом случае доказать, что первоначальной родиной романских языков была небольшая область на западе центральной Италии? В какой мере праязык, реконструированный по данным румынского, французского, итальянского, испанского и португальского, был бы похож на латинский? Трудности восстановления предполагаемого индоевропейского языка-основы еще более значительны, чем в случае, выдуманном нами. Но именно с ними и приходится иметь дело лингвистам. Правила фонетических изменений многократно были сформулированы, уточнены и расчленены до такой же степени, как это имеет место в естественных науках, и если, в соответствии с английской поговоркой, доказательство существования пудинга состоит в том, что его можно съесть, то в индоевропейском сравнительном языкознании мы имеем систему, которая и в самом деле способна функционировать благодаря своим общим предпосылкам и специальным методам. Не раз открытие не известных ранее языков (подобно индоевропейскому хеттскому) бросало вызов этой науке, но она неизменно успешно справлялась с интерпретацией фактов, казавшихся поначалу отклонениями от постулируемых типов, и, таким образом, доказывала надежность применяемых методов. Благодаря этим успехам другие дисциплины, такие, как история искусства или сравнительное изучение религий, обращаются к индоевропейскому языкознанию как к возможному наставнику в разработке методов исследования. Успехи сравнительного языкознания можно сопоставить с постепенным и неуклонным (вспомним о некоторых тенденциях XIX в.) современным прогрессом естественных наук в постижении окружающего нас мира.

Итак, основой для изучения дописьменной истории Ирана должно служить сравнительное языкознание вместе с другими гуманитарными науками, учитывающими рекомендации, которые следуют из изучения истории языка. Чтобы представить себе отца семьи языков (арийской, или индоиранской), приходится не только обращаться к известным нам прямым его потомкам (древнеиндийский, авестийский и древнеперсидский), но и интересоваться его племянниками (праславянский, прагерманский и т. д.) ради того, чтобы узнать, как выглядел их общий дедушка (индоевропейский праязык), что, в свою очередь, помогает нам в восстановлении облика всех детей и внуков. Несомненно, что мы имеем право предположить такое соотношение родства, но следует при этом учитывать, что определение отцовства — дело не простое и часто вызывает споры. Доказывалось даже, что можно обойтись и без реконструкции общеарийского языка, установив отношение авестийского, древнеперсидского и древнеиндийского языков к общеиндоевропейскому. Но такого рода проблемы лежат за рамками данной книги.

Индоевропейский праязык, искусственно воссозданный языковедами, — не более чем сумма общих черт, присущих его потомкам — детям и внукам. Его можно расценивать как инструмент, позволяющий наиболее адекватно объяснить расхождения, проявляющиеся во всех языках индоевропейской семьи. Родство в этой семье (и степень родства между разными языками) выявляется из сопоставления современных живых и древних письменных языков, имеющих общие особенности в лексике и грамматике. Иными словами, включение языков в состав семьи и их взаиморасположение определяются соответствием известным «законам» морфологического и фонетического развития. Фонетические изменения являются ведущими для классификации языков. Некоторые языки, разумеется, претерпели большие изменения в своем фонетическом составе или грамматическом строе (или какой-то их области), нежели другие, что затрудняет установление четких границ внутри семьи с точки зрения типов языкового развития. Нужно помнить, что «фонетические законы и законы исторической морфологии сами по себе не в силах объяснить какое-либо явление; они лишь формулируют постоянные условия, которые определяют процессы языкового развития» 1. Несмотря на многие предостережения относительно возможных границ применения методов сравнительного языкознания, несмотря на гипотетический характер индоевропейского праязыка, на котором говорил неизвестный народ, причем для него постулируется социальное, религиозное, равно как и языковое единообразие,— несмотря на все это, мы, faute de mieux, должны возводить здание, основываясь на индоевропейской теории. Прежде чем перейти к характеристике цивилизации индоевропейцев, особенно их религии, необходимо сказать несколько слов относительно диалектного членения индоевропейского праязыка.