Иэн Моррис - Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

В 1967 году — когда Салинз находился в Париже, где доказывал, что охотники и собиратели не были на самом деле бедными, — новое поколение антропологов, которые активно участвовали в движении за гражданские права в Америке, антивоенном и женском движениях и зачастую находились в гуще контркультуры, занимали куда более жесткую позицию. Они предполагали, что единственным, что реально делали эволюционисты, было ранжирование незападных обществ по тому, насколько сильно они напоминают людей Запада, которые проводят эти измерения, и — что поразительно — всегда ставят себе наивысшие баллы.

«Теории эволюции, — писали в 1980-х годах археологи Майкл Шэнкс и Кристофер Тилли, — легко превращаются в идеологии самооправдания или утверждения приоритетов Запада по отношению к другим культурам, чья значимость состоит прежде всего в том, чтобы являться ответвлениями нашей современной «цивилизации» 6. Многие критики, правда, полагали, что повышенное доверие к числам не является просто безобидной игрой, в которую играют люди Запада, поскольку им от этого становится хорошо. Оно было неотъемлемой частью высокомерия, которое породило ковровые бомбардировки, вьетнамскую войну и военно-промышленный комплекс. «Эй, эй, хо-хо, Линдон Джонсон должен уйти» ( Hey, hey, ho, ho, LBJ had got to go ) [66] Речовка времен движения против войны во Вьетнаме. — Прим. ред. , — и их туда же, профессоров этноцентризма, со всем их высокомерием и их математикой!

Захваты помещений и оскорбления противников трансформировали академические дебаты в манихейское окончательное сражение [добра со злом]. Для некоторых эволюционистов их критики были релятивистами и моральными банкротами, для самих же критиков эволюционисты были ставленниками американского империализма. На протяжении 1980-х и 1990-х годов антропологи старались стать членами комитетов, которые отвечают за наем преподавателей и назначение на преподавательские должности и за прием студентов на последипломное образование, что приводило к краху карьер и к поляризации в научной среде. Антропологические факультеты в большинстве известных университетских кампусов США деградировали в нечто напоминающее неудачные браки, когда семейные пары наконец-то, устав от многих лет взаимных обвинений, начинают жить своей отдельной жизнью. «Мы даже не называем больше друг друга по именам» 7, — жаловался в 1984 году один известный антрополог. Как крайний случай — так было в Стэнфорде, моем университете, — антропологи в 1998 году «развелись», формально разделившись на факультет антропологических наук, где положительно относились к эволюции, и факультет культурной и социальной антропологии, где к ней относились отрицательно. Каждый из них самостоятельно нанимал и увольнял сотрудников, а также набирал и обучал своих студентов. Членам одной группы не было необходимости признавать членов другой. В связи с этим даже появился новый глагол — «стэнфордизировать» факультет (то есть разделить его).

Из-за таких вот печальных (или радостных — в зависимости от того, кто говорит) сторон «стэнфордизации» в иные годы антропологи на профессиональных конференциях проводили время, развлекаясь в барах. Однако «стэнфордизация» мало что дает для решения одной из крупнейших интеллектуальных проблем общественных наук [67] В 2007 г. в Стэнфордском университете признали серьезность положения и предприняли повторное «венчание под дулом пистолета», чтобы вновь объединить два направления антропологии. . Если мы собираемся объяснить, почему Запад властвует, нам необходимо сопоставить аргументы, приводимые по данному вопросу обеими сторонами.

Критики социальной эволюции были, несомненно, правы в том, что «толпа, выступающая за поддержание правопорядка» была повинна в высокомерии. Подобно самому Герберту Спенсеру, который пытался объяснить «все обо всем», они, возможно, закончили бы в итоге объяснением «очень малого о чем-нибудь». Имела место масса путаницы по поводу того, что в действительности измеряли неоэволюционисты, и даже когда они приходили к согласию относительно того, что именно, по их мнению, эволюционировало внутри обществ (что чаще всего случалось, когда они придерживались любимой идеи Спенсера — дифференциации), то не всегда было очевидно, что ранжирование обществ мира и сведение результатов в «турнирную таблицу» на самом деле сделано безупречно.

Критики настаивали, что оценочные листы скорее затемняли, нежели вносили ясность, маскируя особенности отдельных культур. Я убедился, что это правда, когда в 1990-х годах изучал происхождение демократии. Древние греческие города, которые изобрели эту форму правления, были действительно особенными. Многие из их жителей были искренне убеждены, что лучший способ отыскать истину — вместо того чтобы спрашивать жрецов о том, что думают боги, — это собрать всех мужчин вместе на этой стороне холма, поспорить, а затем провести голосование. Выставление древним грекам баллов за их отличие от других не объясняет, откуда появилась демократия, а скрытие греческих особенностей в общем индексе социального развития может фактически сделать задачу еще более сложной, так как отвлекает внимание от их уникальных достижений.

Однако это не означает, что индекс социального развития — пустая трата времени. Он всего лишь оказался неправильным инструментом для решения данного конкретного вопроса. Вопрос о том, почему Запад властвует, есть особенный род вопроса — это грандиозный вопрос сравнения, который требует от нас выстроить в ряд тысячи лет истории, обозреть миллионы квадратных миль территории и собрать вместе миллиарды людей. Для решения именно этой задачи индекс социального развития — как раз тот инструмент, который нам нужен. Разногласия между теориями «давней предопределенности» и «краткосрочной случайности» в конечном счете касаются общей картины социального развития на Востоке и Западе на протяжении примерно десяти тысячелетий, когда «Восток» и «Запад» были понятиями, имеющими смысл. Вместо того чтобы сосредоточить внимание на этом и напрямую сопоставлять аргументы друг с другом, представители теорий «давней предопределенности» и «краткосрочной случайности» склонны рассматривать разные части этой эпопеи, используя разные массивы данных и определяя свои термины различным образом. Следование примеру «толпы, выступающей за поддержание правопорядка» и сведение океана фактов к простым числовым баллам, конечно, имеет свои недостатки, но в этом есть также и одно несомненное достоинство: это побуждает каждого иметь дело с одними и теми же фактами, — и позволяет получить неожиданные результаты.