Виктор Сутормин - Вокруг Кремля и Китай-Города

Но больше всего Кремлю досталось от французов. Покидая Москву, император Наполеон приказал взорвать Кремль, а заодно и храм Василия Блаженного, который почему-то назвал мечетью.

Последние минуты Наполеона в Москве. Гравюра середины XIX века из книги «Москва, ее прошлое и настоящее». М., 1896

И Москва, и Кремль принесли Бонапарту сплошные разочарования. Несколькими днями раньше, услышав от кого-то, что крест на центральном куполе Благовещенского собора якобы отлит из чистого золота, император пожелал забрать его в Париж в качестве трофея. Как выполнить этот приказ, французы не знали. К тому же кто-то перепутал Благовещенский собор с колокольней Ивана Великого – видимо, самый высокий крест воспринимался как главная святыня.

В конце концов нашёлся какой-то русский мужик, который забрался на колокольню и закрепил верёвку на кресте. При спуске верхолаз сорвался и разбился насмерть (а по другой версии – был расстрелян по приказу самого Наполеона либо за то, что предал своих, либо потому, что император вспылил: поверженный наземь крест оказался всего лишь позолоченным).

Разочаровал корсиканца и Кремль, не пожелавший взлететь на воздух. Сапёрам маршала Мортье удалось взорвать только Арсенал и три башни: Водовзводную, Никольскую и Тайницкую. Ещё две, Арсенальная и Боровицкая, а также прогневившая императора колокольня были повреждены взрывной волной. Спасскую башню взорвать не успели, хотя тлел фитиль уже и под нею, и под Иваном Великим, – но дождливым был тот октябрьский день, и подвело французов всё, что могло отсыреть, а тут уже и передовой отряд казаков подоспел…

А сейчас мы добрались до места, где произошло ещё одно достопамятное событие, и чтобы вспомнить его, нам придётся из октябрьского дня перенестись в майский.

Хотя уже более двадцати пяти лет прошло с того дня, когда немецкий пилот-любитель произвёл посадку на Красной площади, история эта памятна многим. Однако мало кому известно, что была ещё и предыстория, без которой вряд ли это могло бы произойти.

Началось всё в те времена, когда два монстра примеривались к Европе, как бы её половчее разделить. Один создавал тысячелетний рейх, другой проектировал мировую революцию.

Тоталитарные режимы, построенные в Германии и Стране Советов, по своему устройству близки были настолько, что если взять пропагандистские плакаты, в графическом редакторе перекрасить знамёна и униформы персонажей, ну и поменять местами лозунги, то современному зрителю и в голову не придёт, что здесь что-то не так. Даже чужие песни приживались в обоих государствах легко, словно органы, пересаженные от единоутробного брата. Советской молодёжи полюбился марш «Мы шли под грохот канонады,/ Мы смерти смотрели в лицо», под который в Германии сначала маршировали коммунисты, а затем – с новым текстом – национал-социалисты. А фашистам понравился наш «Марш авиаторов», на немецком зазвучавший так:

В тонкости политических игр Сталина и Гитлера мы вдаваться не будем, но в августе 1939 года имела место фигура высшего пилотажа: рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп прилетел в Москву, чтобы вместе с наркомом Вячеславом Молотовым подписать пакт о ненападении. На банкете по случаю заключения пакта Сталин поднял бокал и произнёс: «Я знаю, как немецкий народ любит своего фюрера. Поэтому я хочу выпить за его здоровье…»

Знал товарищ Сталин и о том, что в небе над Старой Руссой самолёт немецкой делегации был обстрелян нашими зенитчиками. (А кстати, что им ещё было делать? Летит FW-200 с крестами на плоскостях – ну они и врезали. Почём им было знать, кто летит и зачем?..)

Мне неизвестно, был ли комбат ПВО разжалован за излишнее рвение – но, судя по всему, да. А уж немецкая разведка знала это наверняка, когда планировала операцию, проведённую пилотами люфтваффе 15 мая 1941 года. Тогда немецкий транспортник «Юнкерс» Ju-52 совершенно безнаказанно нарушил границы воздушного пространства СССР, совершив ознакомительный полёт по маршруту Белосток-Минск – Смоленск – Москва, в завершение которого благополучно приземлился на московском аэродроме!

До начала войны оставался месяц с небольшим…

Система противовоздушной обороны – штука достаточно сложная, и какие-то уязвимые места в ней находятся всегда. Это может быть несогласованность действий истребителей-перехватчиков и зенитных батарей, проблемы со связью, неразбериха между гражданской и военной авиацией…

Но главная ахиллесова пята – это личная ответственность. Тот, кто может нажать на гашетку, ждёт приказа; тот, кто должен отдать приказ на уничтожение воздушной цели, ждёт информации по своему запросу наверх – а там, наверху, никто не напрягается, ибо отвечать-то не им. И офицер на командном пункте сидит и тупо переводит взгляд с экрана радара, где неумолимо прёт своим курсом зелёная точка, на собственные погоны, пока ещё украшенные звёздами. Собьёшь – разжалуют, не собьёшь – тем более.

А брать на себя ответственность никому не хочется, поскольку такие полёты нарушителей всегда имеют какие-то политические последствия.

Например, южнокорейский «Боинг-707—321B», сбитый 20 апреля 1978 года над Карелией, так неудачно отклонился с курса именно в то время, когда СССР и США вели переговоры по ограничению стратегических вооружений. А сбитый над Сахалином 1 сентября 1983 года «Боинг-747– 320В» всё той же южнокорейской авиакомпании Korean Air Lines вообще стал причиной нового витка холодной войны и поводом для присвоения СССР почётного титула «Империи зла».

Вот так и получилось, что 28 мая 1987 года сбивать маленький спортивный самолёт не то чтобы ни у кого рука не поднялась – но смотрелось бы это как поведение уж слишком неадекватное, как явное превышение пределов необходимой обороны. На то и был расчёт.

Разумеется, маленькая Cessna не могла доставить в Москву атомную бомбу. Но политическая бомба на Красной площади бабахнула ничуть не хуже.

Провокация и по замыслу, и по исполнению была достойна самой высокой оценки. Тщательно продуманный сценарий, удачно выбранный исполнитель, беспроигрышное место для съёмки финальной сцены.