Виктор Сутормин - Вокруг Кремля и Китай-Города

Не имея прежних возможностей для практической работы, Барановский формулирует теоретические принципы реставрации. Они были в чём-то подобны реставрации икон, когда краска снимается слой за слоем, пока мастер не дойдёт до самого древнего.

Интересной была и методика: восстановление первозданного облика памятника на основании типовых размеров кирпича, использованного при постройке здания. Часто бывало, что к памятнику в более поздние времена делались пристройки или, наоборот, срубались какие-то элементы отделки, растёсывались оконные проёмы, что могло в итоге изменить облик здания до неузнаваемости. Сравнив стёсанный кирпич с находящимся рядом неповреждённым, можно получить довольно точное представление о том, как всё было изначально. Такой подход можно считать особенно важным вкладом в науку реставрации, поскольку до Барановского утраченные части реставрировались «по аналогии» или в стиле эпохи.

Среди того, что в Москве пребывало в запустении и катилось к гибели, было так называемое Крутицкое подворье – комплекс памятников архитектуры XV–XVII веков: храмов, колоколен, живописных палат с переходами и крылечками. Всё это стояло на берегу Москвы-реки за полуразвалившейся крепостной стеной и долгие годы находилось в распоряжении военных. Воскресенскую церковь перестроили под казармы, старое кладбище разровняли и устроили футбольное поле, стены побелили, траву покрасили – в общем, как обычно.

Однако вскоре после войны кто-то из историков сумел убедить власти, что гауптвахте Московского гарнизона нет необходимости находиться там, где сидел в заточении протопоп Аввакум, да и заниматься боевой подготовкой можно где угодно и совсем не обязательно на том месте, где стояла первая русская обсерватория и переводились на русский труды Коперника.

В 1947 году было принято решение о реконструкции Крутицкого подворья. Не стану утверждать, что добился этого решения именно Пётр Дмитриевич – но кто ещё мог разглядеть сквозь стены казённого здания древнюю красоту митрополичьего храма? Как бы то ни было, работы поручили Барановскому. С каким же азартом он впрягся в это дело! Ему почти шестьдесят, а он всё такой же неугомонный – сам облазил всё до последней клетушки; случалось, что и землёй его засыпало, и со стены срывался… Хорошо ещё, что сама стена не рухнула, а ведь огромный пролёт стоял, угрожающе покосившись, и никто не знал, как его поставить на место. У инженера Барановского это получилось.

П. Д. Барановский в Троицком монастыре, Болдино. Фото А. Пономарева, 1966

Но главное, что получилось у Петра Дмитриевича, – это создать школу реставраторов.

Началось с объявления, напечатанного в газете в 1969 году: «Мастерская приглашает для обучения профессиям белокаменщиков, резчиков, позолотчиков». Пришло человек пятнадцать. Вот из них и сложился клуб «Родина», как именовалась официально команда Барановского.

Работа шла много лет. Она и до сих пор ещё не завершена, хотя некоторые из объектов подворья (Крутицкий надвратный теремок) уже находятся под охраной ЮНЕСКО.

Сейчас руководят реставрацией ученики Барановского. Сам же Пётр Дмитриевич под конец своей долгой жизни был вынужден отойти от дел – зрение отказало. На девяносто третьем году жизни этот удивительный и несгибаемый человек тихо скончался дома, на руках у своей дочери.

На могиле Петра Дмитриевича Барановского в Донском монастыре лежит валун, по форме похожий на спящего зверя – не то медведя, не то лося. Камень был найден в лесу под Киржачом. Кроме имени и дат, на памятнике высечена вещая птица гамаюн: по легенде, она сторожит родину и к тому же изображена на гербе Смоленска, а ведь родом Барановский был из тех мест.

Но самыми лучшими памятниками этому подвижнику останутся два созданных им музея, в Коломенском и в Андрониковом монастыре, множество воскрешённых шедевров русской архитектуры и конечно же спасённый им храм Василия Блаженного.

Игорь Эммануилович Грабарь прожил долгую и непростую жизнь. Он был директором Третьяковской галереи с 1913 по 1925 год, а также Центральных реставрационных мастерских, Московского художественного института имени Сурикова, а с 1944 года возглавил созданный по его инициативе Институт истории искусств АН СССР и руководил им до конца жизни. Многотомный коллективный труд «История русского искусства», начатый Грабарём ещё до революции, до сих пор остаётся актуальным.

В годы разгула сталинских репрессий Игорь Эммануилович мудро переключился на творческую деятельность, покинув ряд высоких постов, иначе ему неминуемо пришлось бы ставить свою подпись на малопочтенных документах. Но можно ли упрекать человека в том, что ему хватило ума отойти от мясорубки, чтобы не испачкаться? И то, что с 1943 года Грабарь руководил комиссией по приёму вывозимых из Германии художественных ценностей, вряд ли заслуживает упрёка. Война есть война, немцы тоже огромное количество музейных ценностей вывезли с оккупированной советской территории, так что ничего неправильного в ответной мере не было, а участие высококлассного специалиста было гарантией того, что ни один шедевр не будет утрачен.

Пост министра культуры Грабарь никогда не занимал, о чём можно лишь пожалеть. Но что же поделать, если в советской стране эту должность могла занять скорее ткачиха, чем искусствовед и реставратор.

Умер Игорь Грабарь в 1960-м, на девяностом году жизни.

Лазарь Моисеевич Каганович пережил обоих, ему судьба отмерила почти 98 лет.

Рисовать его портрет одной лишь чёрной краской я бы не стал. Ведь этот человек не только разрушал Москву, но и строил её, и Метрополитен имени Кагановича (а такое имя московская подземка носила целых двадцать лет) всё-таки станет для него белым камешком на чаше весов. Хотя груду чёрных камней ему не перевесить.

Каганович участвовал в организации сталинских репрессий и когда работал в Москве, и в бытность свою генеральным секретарём ЦК КП(б) Украины. Кстати, именно оттуда впоследствии он перетащил в Москву одного энергичного и надёжного человечка, Никиту Хрущёва. Ставленник отблагодарил своего покровителя в 1957 году, когда в процессе борьбы за кресло генсека снял Лазаря Моисеевича со всех постов и отправил на мелкие хозяйственные должности, объявив членом «антипартийной группировки Молотова – Маленкова – Кагановича». А в декабре 1961 года бывшего члена политбюро исключили из КПСС, и последние 30 лет жизни он провёл в доме № 50 по Фрунзенской набережной, любуясь из окна Нескучным садом по другую сторону Москвы-реки и сочиняя письма в ЦК с просьбой восстановить его в рядах партии.