Вячеслав Шпаковский - Самураи. Первая полная энциклопедия

А было так, что в 1783 году японская шхуна «Синсё-мару» попала в сильный шторм и затем семь месяцев (вы только себе представьте – семь месяцев!) скиталась по Тихому океану, после чего ее выбросило на берег принадлежавшего России острова Амчитка.

От смерти спаслись капитан Дайкокуя Кодаю и несколько членов его экипажа. Затем им повстречались русские промышленники, за которыми через три года должен был прийти корабль. Других вариантов выбраться с острова не было, и оказавшиеся на острове японцы вынуждены были здесь и остаться, и постепенно начали осваивать русский язык. Они признали, что язык у нас красивый, емкий, но очень уж трудный, потому что «в русском алфавите буквы хотя и имеют звук, но совершенно не имеют смысла». Кроме того, в японском языке нет следующих русских звуков: согласных – в, ж, л, ф, ч, ц, ш, щ; гласных – е, ы, и им надо было научиться их произносить!

Спустя три года долгожданный корабль наконец-то пришел, но… разбился возле самого входа в бухту. Экипаж «Синсё-мару» уже пережил гибель своего судна, и гибель русского корабля стала для него ударом. Перспектива провести еще несколько лет здесь, на острове, в ожидании еще одного русского корабля была слишком тяжелым испытанием и для русских, и для японцев, поэтому из обломков корабля они за два года своими руками и почти без инструментов сумели построить новый корабль и на нем добрались до Камчатки! Однако вопрос о возвращении японцев домой мог быть решен только лишь в Санкт-Петербурге, а значит, их «старшему» предстояло ехать туда!

В 1789 году шесть оставшихся в живых японцев (остальные умерли от цинги и лишений) прибыли в Иркутск, где встретили других своих соотечественников, которые приняли православие и решили навсегда поселиться в России. Их примеру последовали и некоторые члены из экипажа капитана Кодаю (так, матрос Седзо стал Федором Степановичем Ситниковым, а Синдзо – Николаем Петровичем Колотыгиным). Причем сделали они так отнюдь не из-за любви к бескрайним русским просторам, а в силу суровой необходимости. В Японии действовал закон, запрещавший простым японцам удаляться без разрешения властей от берега дальше, чем на три дня по времени пути, дабы они за больший срок не смогли встретить на море европейцев и, не дай бог, научиться у них чему-нибудь плохому. Причем нарушевшего этот закон по возвращении вполне могла ждать и смертная казнь!

Картинки из книги Кодаю – предметы, которые он видел в России, и русский военный корабль. Токийский национальный музей.

В Иркутске они познакомились с членом Петербургской академии наук Кириллом Густавовичем Лаксманом, который принял в их судьбе самое живое участие и отправил в столицу прошение о возвращении японских моряков на родину. Непонятно почему, но ответ не пришел, и Лаксман предложил Кодаю поехать в Петербург самому. 15 января 1791 года они вместе покинули Иркутск и выехали в столицу.

За время долгого путешествия к столице Российской империи Кодаю – человек купеческого звания, но образованный и начитанный, смог как следует изучить и Россию, и ее народ. Конечно же, он восторгался просторами русских земель, которые по сравнению с Японией, где экономили каждый клочок земли, казались ему просто необъятными. Он оказался внимательным наблюдателем и заметил и меньшую плодородность почвы, и многие другие тяготы нашего земледелия, но вот малое употребление русскими риса посчитал за свидетельство нищеты.

Русских людей он описывал как высоких, белокожих, голубоглазых, с крупными носами и каштановыми волосами. В целом они показались ему людьми уважительными, миролюбивыми, отважными, решительными, не любящими праздности и безделья. То есть во многом его описание решительно расходится с тем, что писали о нас западноевропейские путешественники, побывавшие в России и до него, и позднее.

В июне 1791 года прибывшего в столицу капитана Кодаю торжественно пригласили в Царское Село. Прием был длительный и чинный и произвел на японца, явившегося ко двору в своем национальном костюме и с самурайскими мечами за поясом, очень сильное впечатление. Впрочем, равно как и то, что его историю близко к сердцу приняла сама императрица Екатерина Великая. А когда она еще и подала ему руку для поцелуя, то он, не зная, чего от него хотят, трижды ее лизнул, выразив, таким образом, глубочайшее почтение (сущность поцелуя в то время была для японцев совершенно непостижима – вот сколь глубокими были отличия в ментальности европейцев и японцев того времени).

Тем не менее Кодаю, который привык к сложным ритуалам у себя на родине, показалось, что в России императорские особы держатся очень просто. А когда после одного из приемов радушный наследник престола Павел Петрович посадил его в свою карету, да еще и сидел с ним бок о бок, это стало для него настоящим потрясением, поскольку для любого японца подобная ситуация была равносильна настоящему святотатству по отношению к божественной императорской особе.

Кодаю охотно рассказывал о своей родине в университетах, школах, на светских приемах и даже в публичных домах. Японец понимал, что вызывает интерес своими экзотическими странствиями и принадлежностью к далекому неведомому народу, и стремился поддержать достоинство своей страны. Поэтому, хотя он и не являлся самураем, вел он себя, как самый настоящий самурай и на все светские рауты являлся в традиционном японском костюме – шелковом кимоно, японских шароварах хакама и с коротким мечом вакидзаси за поясом.

Японский корабль. Картина японского художника. 1634 г. Военно-морской музей. Токио.