Генри Ли - История инквизиции

Уже в 1317 году Бернар Ги говорит о пытке как о явлении, обычном в духовных судах, и, возражая против стеснений Клементин, задается вопросом, следует ли стеснять епископов в применении пытки к еретикам, тогда как они свободно могут применять ее к другим обвиняемым?

Привыкнув, таким образом, к безжалостному суду, Церковь становилась все более и более жестокой и грубой, все менее и менее христианской. Самые худшие Папы XII и XIII столетий не решились бы опозорить мир поступком, подобным тому, в котором Иоанн XXII проявил свою ненависть к епископу Кагора, Гуго Герольду. Иоанн был сыном простого работника из этого города, и весьма возможно, что он питал к Гуго старинную ненависть; факт тот, что, сделавшись Папой, он немедленно и яростно обрушился на своего врага. 4 мая 1317 года несчастный прелат был в Авиньоне лишен звания и осужден на пожизненное заключение в тюрьму. Но этого Иоанну было мало. Под предлогом, что Гуго устроил покушение на жизнь Папы, его выдали в руки светской власти и в июле того же года с него живого содрали кожу, протащили по улицам и сожгли на костре.

Дело зашло так далеко и привычка к зверскому насилию настолько укоренилась, что встречаются самые высокопоставленные прелаты, которые сводили свои счеты с жестокостью, которой устыдилась бы шайка разбойников. В 1385 году шесть кардиналов были обвинены в заговоре против Урбана VI; взбешенной Папа велел схватить их, когда они выходили из консистории, и бросить в заброшенный водоем в замке Носера, где находилась его резиденция; этот водоем был так узок, что кардинал ди Сангро, человек толстый и высокий, не мог там даже протянуться.

К несчастным были применены методы, введенные в употребление инквизицией. Их мучили голодом, холодом, червями, и в то же время люди Папы побуждали их сознаться, обещая прощение.

Когда они отказались, то подвергли пытке епископа Аквилы, который не вынес страданий и оговорил остальных. Последние продолжали отрицать свою вину и также подверглись пытке. От кардинала ди Сангро удалось получить только одно сознание, что он страдает заслуженно за все то зло, которое он причинил, по приказанию Папы Урбана, архиепископам, епископам и другим прелатам.

Когда дошла очередь до кардинала Венеции, то Папа поручил дело старому пирату, которого он назначил приором ордена св. Иоанна в Сицилии, приказав ему мучить несчастного до тех пор, пока он, Папа, не услышит его стонов. Пытка тянулась с утра до обеда; а Папа в это время прогуливался по саду под окном застенка, громко читая бревиарий, так что звуки его голоса напоминали палачу о приказании мучить жертву.

Но тщетно пират прибегал и к дыбе и к кобыле; несмотря на преклонный возраст и болезнь жертвы, у нее не удалось вырвать никакого крика, кроме "Христос страдал за нас!" Обвиненные сидели в своей ужасной тюрьме до тех пор, пока Носера не была осаждена Карлом из Дураццо; Папе удалось бежать, захватив с собой свои жертвы. Во время бегства ослабленный пыткой епископ Аквилы, сидевший на плохой лошаденке, не мог поспевать; рассерженный этим, Папа приказал убить епископа и бросить труп его на дороге без всякого погребения.

Другие кардиналы, менее счастливые, были морем отправлены в Геную и заключены в такую грязную тюрьму, что городские власти, тронутые жалостью, просили оказать им снисхождении.

Англичанин кардинал Адам Астон был выпущен на свободу благодаря энергичному вмешательству Ричарда II, а остальные исчезли загадочным образом. По одним сведениям, Папа велел отрубить им головы; по другим – их повезли морем в Сицилию и по дороге утопили; а третья версия передает, что их зарыли живыми во рву, наполненном негашеной известью, выкопанном в папской конюшне.

Соперник Урбана, известный под именем Климента VII, был не менее его кровожаден. Когда он был еще легатом Григория XI и назывался кардиналом Робертом Женевским, то он стоял во главе дорожных грабителей, чтобы поддерживать папские территориальные притязания. Самым крупным его подвигом была ужасная резня в Чезене, для его характеристики можно вспомнить угрозу, с которой он обратился к жителям Болоньи: "Омыть руки и ноги в их крови". Таково было обратное влияние инквизиции на Церковь, породившую ее для борьбы с еретиками. Когда Бернабо и Галеаццо Висконти заставляли пытать и сжигать на медленном огне духовных лиц, то жестокость их не была оригинальной: они только следовали примеру Церкви.

Еще более гибельно сказалось влияние инквизиции на светском судопроизводстве. Оно сказалось в то время, когда старый порядок вещей уже падал, когда уже начинали выходить из употребления старые варварские обычаи – ордалии, судебные поединки и денежные пени; когда, под влиянием римских законов, вырабатывалось новое право, и когда юрисдикция феодального сеньора быстро поглощалась все увеличивающейся юрисдикцией короля.

Вся судебная система европейских государств была на пути полного изменения, и счастье будущих поколений зависело от характера новых учреждений. И если при этой реформе были почти исключительно приняты худшие заблуждения императорского судопроизводства, а именно инквизиционный процесс и пытка; если были устранены все гарантии римского права против злоупотреблений и допускались всякие беззакония; если, наконец, эти возмутительные приемы привились и в течение пяти столетий оставались отличительной чертой уголовного судопроизводства Европы, – то мы без всякого колебания можем объяснить это только тем, что все это получило высокую санкцию Церкви. Поддерживаемые ею, эти приемы проникли всюду, куда проникла инквизиция. Наоборот, большинство народностей, не испытавших инквизиции, сохранило свои прадедовские обычаи и самостоятельно развило их, вводя, таким образом, новые обычаи, которые нам кажутся, конечно, очень суровыми, но где мы, по крайней мере, не встречаем, к счастью, жестоких мер, которыми отличалось уголовное судопроизводство в странах, знакомых с инквизицией.

Это, быть может, самое ужасное зло среди многих других, порожденных инквизицией: до конца XVIII века в большей части Европы инквизиционное судопроизводство, развившееся в целях уничтожения ереси, сделалось обычным методом, применявшимся в отношении всех обвиняемых. В глазах светского судьи обвиняемый был человеком, стоящим вне закона, виновность его всегда предполагалась, и из него надо было во что бы то ни стало, хитростью или силой, вырвать признание. Так же относились и к свидетелям. Узник, сознавшийся под пыткой, подвергался новым пыткам, чтобы он выдал "других преступников", которых он мог знать. Равным образом, инквизиция ввела в обычный суд преступление "подозрения"; если не удавалось обличить обвиняемого в преступлении, которое приписывалось ему, то его можно было наказать как подозреваемого, причем наказание предоставлялось усмотрению судьи. Как назвать всю эту, порожденную инквизицией, систему, которая до последнего столетия отдавала несчастных и беззащитных на произвол жестоких судей? Она кажется настоящим изобретением дьявола, и сэр Джон Фортескью не преувеличивал, называя ее "Дорогой ада". [130]